– Кандалов – вот чего он заслуживает! – заявила я. – И темницы!
– Так оно и будет. Скажи фрейлинам, пусть собирают вещи. У меня для тебя сюрприз.
* * *
Двухдневный путь до Аркоса мы проделали в благословенной ночной прохладе, при свете факелов. Из тени, подобно призракам, возникали крестьяне и жители деревень, чтобы поглядеть на новую королеву рядом со старым королем, свиту из вельмож и священнослужителей, повозку с гробом Филиппа.
Женщины опускались на колени в пыли, мужчины снимали шляпы. Посреди дороги, увертываясь от лошадиных копыт, ко мне подбежали несколько детей, чтобы бросить мне в руки хрупкие осенние цветы и букетики ромашек.
– Dios la bendiga, Su Majestad! – запыхавшись, кричали они. – Да благословит Господь ваше величество!
– Они любят тебя, madrecita, – пробормотал отец, наклонившись в седле. – Так же, как любили твою мать.
Я сжала в руках их простые подношения, словно драгоценные камни.
В Аркосе я обнаружила просторный, хорошо оборудованный дворец с полным штатом прислуги, в число которой, к моему неудовольствию, входила и моя сводная сестра Иоанна. Ее я меньше всего рассчитывала увидеть, но не могла и отказать ей при нашем кровном родстве. Со всей возможной любезностью приняв ее реверанс, я повернулась к кланяющимся рядам поваров, дворецких и горничных. Никогда еще со времен Фландрии у меня не было столько слуг.
– Даже не представляю, что с ними со всеми делать, – сказала я отцу. – У меня не так уж много потребностей.
– Ерунда. Ты теперь королева, и тебе нужен двор. – Он показал в сторону ниши в стене. – Смотри-ка. Похоже, кто-то хочет с тобой поздороваться.
Я взглянула в указанном направлении. Свет из окон под потолком упал на маленькую фигурку. Та шагнула вперед, и я застыла, лишившись дара речи и глядя сквозь слезы на своего пятилетнего сына, инфанта Фернандо, которого в последний раз видела младенцем.
– Su Majestad, – поклонившись, церемонно произнес он, – bienvenida a Arcos.[38]
Сердце мое дрогнуло. Я опустилась на колени, глядя в большие, обрамленные густыми ресницами глаза. Из всех детей он больше всего походил на моего отца, словно перенял черты того, кто его воспитал.
– Фернандито, ты знаешь, кто я?
Посмотрев на отца, он снова повернулся ко мне:
– Si. Vos es mi madre la reina.[39]
Я протянула к мальчику руки и обняла его.
– Да, – прошептала я. – Я твоя мать, королева. – Прижимая его к себе, я взглянула на отца. – Спасибо тебе, папа, от всей души. Ты даже не представляешь, какое это счастье.
Он наклонил голову:
– Пусть всегда будет так, madrecita.
* * *
Во дворец в Аркосе ежедневно прибывали курьеры с сообщениями о ходе осады. Отец с грандами отправились в Бургос, где встретились с коннетаблем и его войском. Окружив стены замка, они загнали наемников в ловушку. Им пришлось ждать целых три месяца, прежде чем те капитулировали, – никто даже не вытащил меча из ножен. Отец пообещал пощадить их, если они поклянутся в верности Испании и выдадут изменника дона Мануэля, но оказалось, что дон Мануэль давно сбежал через подземный ход, забрав с собой золотое блюдо Филиппа и кое-что из его личных драгоценностей.
– Ты не поверишь, – сказал отец, приехав, чтобы сопровождать меня в Бургос, где мы должны были торжественно войти в город. – Этот жалкий жабеныш нашел какой-то древний подземный ход, о котором все позабыли. Ход вел прямо в монастырь, где он заставил несчастных сестер помочь ему скрыться, угрожая им кинжалом. В Ларедо он сел на корабль до Вены.
Отец грубо расхохотался. Трусость посла казалась ему забавной, хотя я язвительно заметила в ответ, что справедливость так и не восторжествовала.
– Ничего, все еще впереди. Ссылка ко двору твоего свекра – вполне достаточное наказание. Из главного советника он превратился в несчастного беглеца, который тайком добирался до Вены в украденном монашеском одеянии, чтобы на коленях просить о милости. К его счастью, у него драгоценности твоего покойного мужа. Иначе Максимилиан отрубил бы ему голову.
– У него нет никаких прав на эти драгоценности, – возразила я. – И он все еще на свободе.
– Да, но теперь он ничего собой не представляет. А Бургос принадлежит мне.
Я сделала вид, будто не заметила его оговорки, решив, что он хотел сказать «нам». Неделю спустя мы с отцом въехали в Бургос под звон колоколов собора. Я надела лучшее мое раззолоченное платье и диадему. На этот раз, однако, народ кричал: «Vive el rey Don Fernando! Viva la reina Doña Juana!» – и отец гордо улыбался рядом со мной, так же как и бессчетное число раз до этого, когда захватывал города для моей матери. Меня радовало, что ему оказывают заслуженные почет и уважение, и я замечала хмурые взгляды вельмож. Пусть знают, что при моем правлении Кастилия больше не станет жертвой их интриг и амбиций.
У дверей собора отец взял меня за руку и поднял ее вместе со своей. Толпа взревела. Я откинула голову и рассмеялась.
– Как только мы наведем тут порядок, – сказал он, – колокола в Толедо возвестят о твоей коронации.
* * *
Осень сменилась зимой, зима весной. Дел в Бургосе хватало, но я предоставила отцу воевать с коннетаблем и другими грандами, сама же вернулась во дворец, где впервые за многие годы могла посвятить себя детям. Каталине скоро должен был исполниться год, и мне хотелось как можно больше времени проводить с ней и сыном, наслаждаясь спокойствием, которое досталось мне столь тяжкой ценой. Дом вскоре наполнился детским смехом, и вместе с моими преданными Беатрис, Сорайей и доньей Хосефой, которая, казалось, тоже помолодела, взяв на себя заботу о детях, я начала выстраивать вокруг нас сокровенный кокон.
Отец приложил немало усилий к воспитанию Фернандо. Мой рожденный в Испании сын отличался сообразительностью, умом и прилежанием, хотя и не столь чрезмерным, как Карл. Каждое утро я наблюдала за его уроками, вспоминая, каких успехов в образовании добились мы с сестрами благодаря личному надзору матери, но днем я неизменно шла с ним в сад подышать свежим воздухом.
Он рассказывал мне о жизни в Арагоне, где, по его словам, горы затмевали все, что он видел в Кастилии, и о том, как ему хочется иметь собственного сокола. Я послала в Сеговию за опытным сокольничим и отменной птицей, и, хотя я втайне опасалась, что сокол может оказаться чересчур диким для ребенка, тот сразу же привязался к Фернандито, точно котенок. Сокольничий заверил меня, что мой сын – прирожденный охотник, и они с наслаждением предавались урокам соколиной охоты в обширных полях вокруг дворца, принося к нашему столу перепелок и прочих мелких птиц.
