Принц Теней. Я был сейчас в своем мире, потому что все вокруг – это была игра теней, и мне казалось, что солнце больше никогда не взойдет над Вероной.
Двери дворца Капулетти были заперты, но я вошел вслед за служанкой, которая выскочила оттуда с полным фартуком краденого серебра. Хаос и разрушение. Весь мир сошел с ума…
«Вернись!» – кричал мне внутренний голос, но огонь внутри меня был слишком силен, он гнал меня вперед, вперед, вперед, в холл, мимо мужчин и женщин Капулетти, которые были слишком испуганы, чтобы пытаться мне воспрепятствовать… Один слуга посмелее выступил было вперед, чтобы преградить мне дорогу, но я достал меч – и он сразу ретировался.
Двери покоев Джульетты были открыты, ее кормилица без движения лежала на ковре около кровати с задернутым пологом, в одной руке она сжимала четки.
Дверь Розалины была закрыта на ключ изнутри.
Я постучал в нее ладонью. Я ничего не говорил, потому что знал, что она там и знает, что это я. Я ощущал ее присутствие даже через дверь, мне чудилось даже, что я как будто чувствую ее легкое дыхание у себя на лице.
– Нет, – сказала Розалина. Голос ее будто ударил меня по ушам, столько в нем было отчаяния и печали, и я постучал снова, уже более настойчиво. – Нет, Бенволио, ради всего святого, вы должны уйти. Мы должны быть сильнее этого. Мы двое – последние в своем поколении в обоих домах. Если мы умрем…
Если мы умрем – проклятие закончится. Наверно. А может быть, оно только начнет набирать обороты, уничтожая все более дальних родственников. Но разве не все человечество, в конечном итоге, восходит корнями к одному роду – роду Адама и Евы? Так что же, в конце концов проклятие Меркуцио должно уничтожить всех живущих ныне на земле?
– Мне все равно, – проговорил я. Мой собственный голос казался чужим и незнакомым. – Мне наплевать на смерть, на гордость, на проклятие. Мне не наплевать только на вас, Розалина, и я знаю, что вы чувствуете то же самое. Я знаю…
– Это проклятие, – ответила она. Я слышал, как она плачет, а еще – как скрипит ключ в замке, словно она собирается повернуть его, но потом не поворачивает. – Должен же быть способ остановить все это, спасти нас. Вы должны узнать этот способ!
Она вытащила ключ и отбросила его в сторону. Я слышал, как звякнул металл об камень, когда ключ упал на пол. Приложив глаз к замочной скважине, я увидел Розалину, прильнувшую к двери с той стороны. Я видел только краешек ее бледного лица и локон волос, но и этого было достаточно, чтобы впасть в отчаяние.
– Пожалуйста, – простонал я. – Пожалуйста, Розалина, откройте дверь. Вы же знаете, вы все равно не сможете удержать меня. Я могу сломать замок. Я могу взобраться к вам по стене. Я могу разбить окно.
– Вы не сделаете этого, – шепнула она слабым и больным голосом. – Вы не сделаете этого, потому что вы не просто мужчина, Бенволио: вы достойный мужчина, и вы не станете так поступать. Вам нужно, чтобы я сама впустила вас, а меня разрывает надвое необходимость отказывать вам.
– Они умерли, – простонал я. – Ромео и Джульетта. Оба умерли. Граф Парис, моя тетя, отец Меркуцио – все они умерли сегодня ночью. Почему мы не можем быть вместе сегодня и быть счастливыми друг с другом?
– Потому что нельзя быть счастливыми телом и не думать о душе. А что потом? – спросила она. – Каким будет конец? Яд? Кинжал? Веревка для вас и бездонная яма для меня, в которую мой дядя бросит меня за предательство? Это не мир, Бенволио. Мира не будет, пока действует проклятие. Его нужно отменить. Мы с вами должны отменить его.
– Но как?! – Я опустился на пол, всем телом прижимаясь к двери и пытаясь увидеть еще хотя бы краешек ее лица. Я весь горел – от желания, от отчаяния, от внезапного страха: я боялся своих желаний и одновременно боялся того, что они сбудутся. – Я даже не знаю, где могут быть эти четки!
– Какие четки?
Я вдруг сообразил, что она не слышала признаний ведьмы, а я ей ничего не рассказал. Почему-то я считал, что она все знает, с тех пор как мы встретились у дома епископа, но она ведь искала там не четки, а дневник Меркуцио – дневник, который я сжег.
Она не знала про четки.
– Это проклятие, – сказал я. – Оно в трех частях. Первая – на груди Меркуцио, теперь оно уже недействительно. Вторая была в его собственном дневнике, написано его рукой и кровью. А третья часть была на четках, которые он забрал из могилы своего мертвого друга. И я думал, что они у епископа, но не нашел их там.
– Четки… – повторила Розалина, и в ее голосе появилась какая-то странная задумчивость. – Я получила однажды четки в подарок – их прислали мне тайно, тем же путем, что и любовные записки Ромео. Я думала, что это одна из его глупостей…
– И где они? – Сердце у меня в груди подпрыгнуло, но в то же время ужасная темная сила проклятия стала еще неодолимее – эта сила, видимо, почувствовала угрозу, и моя безумная лихорадка усилилась, приведя к тому, что я буквально прилип к двери и желал только одного: разбить эту преграду, сделать все, что должно было быть сделано, чтобы воссоединиться с той, которую любил… если это, конечно, была любовь.
– Розалина! Где они?
– Я… я их отдала… – прошептала она. – О Боже, Боже, я не могу больше сопротивляться этому, Бенволио, моя душа кричит и зовет вас, я умру, если мы еще хоть четверть часа проведем врозь… – Голос ее сорвался, потому что она начала двигаться. Я приник к замочной скважине и увидел, что она ползет к ключу.
Она впустит меня. Мне нужно только подождать.
Какая-то часть меня возликовала, а другая часть пришла в полное отчаяние, потому что я никогда не смог бы найти в себе сил остановиться. Если Розалина падет – я паду вместе с ней, и мы оба сгорим в этом огне.
– Розалина, – позвал я. Ее рука теперь лежала на ключе, трепеща и страстно желая поднять его с камня. – Розалина, во имя Господа – где они?!
Она повернула голову и встала на колени, держа ключ обеими руками и прижимая его к груди, как монахиня могла бы держать распятие. Глаза ее были закрыты, а тело качалось из стороны в сторону, и огонь, пожирающий меня изнутри, стал еще сильнее при виде изгибов ее стройного стана под тонкой сорочкой, при виде того, как пламя свечи ласкает ее нежную кожу, словно руки опытного любовника…
– У кормилицы Джульетты, – еле слышно произнесла она. – Я отдала их кормилице: она порвала свои четки, и я дала их в награду за то, что она передала вам мою записку. Я думала, что поступаю правильно, а на самом деле – что же я натворила!
Я вспомнил старуху, которая скорчилась на ковре в комнате Джульетты, и четки, которые она держала в руке. Это было всего в нескольких шагах отсюда – но я не мог двинуться с места. Мое тело словно приросло к этой двери, и у меня не было сил оторваться от нее.
