Напиток любви - Ольга Сергеевна Сысуева

…он слишком любил жизнь! Они не верили в его гибель. Не верили до конца…

Проживавший в Париже Александр Бельский развернул газету, в которой прочитал о гибели человека, которого считал своим другом, и не поверил этому. "Он не мог просто умереть", — подумал про себя артист. И долго думать, показывать это своей жене Ольге Петровской или нет. Но всё-таки, не веря этому сам, он решился ей показать.

ВМЕСТО ПРОЛОГА

ЛЕГЕНДА…

9 мая 1925 года в 18.00 философ Ремизов решил зайти в знакомый номенклатурный ресторан поужинать. Алексей Ремизов был один. Брать женщин в этот раз не хотелось — тяжёлые обстоятельства гибели его приятеля Бориса Савинкова сказались на его чувствах и его душе и он решил просто развеяться в ресторане. В воздухе отдавало какой-то мистикой, что почувствовал Ремизов всем телом.

…Борис Савинков чувствовал себя поражённым. В тот самый момент, в который его бросили в темницу, и приказали молчать, он просто чувствовал, что умирает. Хотя на самом деле это было вовсе не так. Он открыл глаза и почувствовал над собой двоих смеющихся мужчин. Они явно издевались вначале, потом один из них предложил ему следующее.

— Борис Викторович, простите за неудобства, — он сел перед ним на корточки. Пуганный Савинков отшатнулся к стенке и пошёл и испуганными глазами посмотрел на Сыроежкина, который сидел перед ним на корточках.

— Мы хотим с Вами заключить сделку. — Улыбнулся Григорий Борису. — Вы под моим началом завтра же поедете в Испанию, потому что здесь Вы уже труп.

Савинков решительно ничего не понял. Но он был на всё согласен, лишь бы не били. Григорий протянул ему газету, в которой сообщалось о том, что он покончил жизнь самоубийством. Савинков был к этому готов. Он даже всплакнул, оплакивая себя, но потом попросил:

— Могу ли я выпить стакан воды?

Сыроежкин ухмыльнулся: позёрство было в духе Бориса Викторовича, и он одобрил.

— Хорошо. Вечер в ресторане, и мы быстро отправляемся, вначале в мистический Алтай — Вы там нужны для последующей экспедиции в Тибет, а затем — в Испанию.

Савинков кивнул. Бабы недоставало, но мужчина был согласен и на курицу в ресторане. Его приодели по форме и туда он отправился вместе со своим начальником Сыроежкиным. На нём был фиолетовый костюм. В Савинкове почему-то заговорил Джон Астор, который любил носить всё фиолетовое. Он умылся, причесал волосы и отправился в ресторан, где ужинали люди. Это были разные пары. Были пары с разницей в возрасте, которые смотрелись весьма экстравагантно. Немолодой человек вёл молоденькую студентку, которая сбивалась в такте вальса, смешила людей, но им было всё равно до их окружения: они были глубоко погружены друг в друга. Савинков заулыбался. Ресторан! После долгих пыток и мучений — это место ему казалось раем на Земле. Он пожелал ещё раз сходить в оперетту, на "Летучую мышь" и Сыроежкин быстро достал пригласительные из театра музыкальной комедии на следующей вечер. Днём у Савинкова была подготовка — чекисты набирали команду людей, которые хотели бы побывать в Тибете. Савинков отправлялся туда. Этот мир теперь принадлежал только ему. Ему сейчас хотелось одного — жить, и может быть что-то делать.

— Я хотел бы увидится сыном. — Пожелал Савинков. Ему предложили, что он будет вместе с сыном — Львом Борисовичем Савинковым воевать в Испании. Савинков жутко обрадовался этому. Он чувствовал себя хозяином жизни после того ада, что ему пришлось пережить. Объявили лёгкий вальс.

— Советские господа живут как буржуи. — Усмехнулся Савинков.

— Тихо, — пригрозил Сыроежкин, — я тебя спасать от чекистов не уполномочен за обронённое буржуйское слово.

Савинков заметил сидящую одиноко даму в красивом чёрном платье, которое облегало её фигуру. Она была очень роскошной женщиной, и Борис Викторович решил с ней потанцевать. Не зная. кто он, дама дала согласие — она была рыжеволосой, и чему-то напомнила Савинкову Гиппиус. Но ту жизнь отрезали. Он теперь ждал встречи с родными. Но для этого ему пришлось бы стать чекистом и служить Советскому Союзу.

Мужчина был давно к этому готов. Они танцевали медленный вальс под музыку Штрауса. Этот вечер принадлежал им обоим. Она заглядывала в его глаза, и несколько смущённо отворачивалась. Он был полностью поглощён ею. Сыроежкин наблюдал за двоими, слегка усмехаясь. Что ни говори, а человек заслужил. Мужчина отпустил свою даму, которую передал другому кавалеру, и вернулся к мороженному с шампанским.

— По-моему не хватает ананасов. — Улыбнулся Борис. — Они тут же были принесены. Ошалевший Ремизов смотрел за этой сценой и наблюдал, что его друг жив. Савинков, казалось, подмигнул ему, и слегка пьяный философ вышел прочь из ресторана. Борис Савинков разрезал принесённый большой ананас, и запивал его шампанским… это был вечер в раю.

ПЕТРОГРАД

Революционный Петроград. Какое это было ужасное зрелище. Россия была в агонии, и, самое страшное, что все прекрасно понимали, что спасти её невозможно. Солдаты бросали оружие, убивали офицеров, грабили магазины и похищали продавщиц. Россия предавалась анархии. Казалось, что все силы были брошены на разрушение, но казалось бы, не все хотели полной разрухи. Кто-то из англичан писал, что "где это видано, чтобы террорист пытался спасти страну от гибели?" и он был прав. Вся власть была готова сосредоточиться в руках одного человека — Бориса Викторовича Савинкова, бывшего члена партии эсеров (его выгнали оттуда за то, что он издал роман "Конь Блед") и руководителя БО, которая раньше так запросто решала судьбы людей. Теперь на человека, который ранее внушал страх и ужас, с надеждой стала смотреть вся страна. И даже за рубежом, что он один способен остановить развал и крах Российской империи. На деле Борис Викторович был ранее и сотрудником полиции — так называемой, "охранки", то есть III охранного отделения и находился под началом сыщика Путилина и Евно Фишелевича Азефа.

Борис Савинков, комиссар Временного правительства, сидел в гостях у своих друзей Мережковских — дражайших "августейших супругов" З.Н. и Д.С., и пил чай. Аромат чая всегда согревает душу и подталкивает к позитивным мыслям, хотя везде был один сплошной негатив. Был поздний летний июльский вечер. Дмитрий Сергеевич, автор романов, некогда не прошедших полицейский надзор — "Павел I" и "Александр I", но написанных очень шикарным, тем не менее слогом, что зачитывались даже цензоры, сокрушаясь, жалели о том, что такие шедевры нельзя не пропускать, открыл окно и стал вглядываться в темноту.