Карен Локвуд - Идеальная пара

Дорогие читатели!

Я — неисправимый романтик. Признаюсь вам, что вот уже двадцать три года храню лыжную шапочку, которую связала тогда еще будущему мужу к Дню св. Валентина. Шапочка, конечно же, была темно-красной, а внутри я спрятала коробочку леденцов-сердечек. Я давно уже поменяла вязальные спицы на пишущую машинку, но до сих пор считаю, что мужчины ничуть не меньше женщин любят получать подарки в День св. Валентина.

Вот уже много лет подряд, каждый февраль, я, играя роль Купидона, дарю трем своим сыновьям плюшевые игрушки, забавные открытки и, к их особому удовольствию, конфетки-сердечки, с нарисованными на коробке смешными зверьками. Когда двое из моих сыновей поступили в колледж, подарки стали доставляться по почте. Я как-то спросила, не надоел ли им этот обычай, но мои двадцатилетние студенты, все еще зависящие от родительского бюджета, с поразительной терпимостью отнеслись к все продолжающим приходить сладостям. Ах, как весело было приучать сыновей к романтике, но чем старше они становились, тем труднее было выбрать подарок меж розовых букетиков и разноцветных коробок конфет. Мне необходимо было что-то новое, не такое слащаво-сентиментальное, чтобы в День св. Валентина порадовать нежные сердца моих мальчиков.

И сев за этот роман, я долгое время провела в библиотеке, надеясь найти что-нибудь о подарках к Дню св. Валентина, ранее мной не замеченное. И в одной милой книжке наткнулась на одну забытую в наши дни традицию… Когда-то (еще до того, как придумали почтовые марки и поздравительные открытки стали так популярны) излюбленным подарком были перчатки. Любые, от самых обыкновенных до украшенных бриллиантами.

Джентльмен, собирающийся сделать даме предложение в День св. Валентина, мог преподнести ей перчатки и попросить ее руку в самом буквальном смысле. Если она была согласна, то показывалась в этих перчатках в обществе. Я тотчас же с восхищением поняла, что хотела написать что-то вроде истории Золушки. У моего героя Макса в День св. Валентина было лишь одно желание — отыскать пару найденной им перчатке и, конечно, леди, которой они обе принадлежали. Я решила поместить свою историю в то время, когда романтика и любовь, казалось, были особенно под угрозой — конец XVIII века. В результате получилась повесть, которая, подобно необычной конфете, обнаруженной под толстой оберткой, удивила даже меня.

Если в этом году 14 февраля я подарю родным перчатки, то это будет моим вкладом в возрождение затейливого обычая. Но думаю, что мои сыновья вряд ли согласятся променять милые их сердцу конфеты на данный предмет гардероба. Они захотят и то, и другое.

Надеюсь, что моя история согреет вашу душу. А я теперь знаю, что каждый раз, надевая пару перчаток, буду оглядываться через плечо в надежде увидеть Купидона.

Купидон, решил Максимилиан, не знает ни жалости, ни пощады.

Еще совсем недавно повсюду зеленели еловые рождественские ветки, колокола радостно возвещали наступление Нового года, а дом уже полон торговцев, предлагающих самые разнообразные товары — от тканей, расшитых золотыми сердечками, и редких в это время года роз до бумажных амуров…

— Не считаете ли вы, — обратился Максимилиан своим спокойным голосом к дамам, — что нам следует отменить бал в этом году?

Дождь, неистово барабанивший по окнам библиотеки, и ветер, свирепо завывающий в печной трубе, не могли заглушить внезапную бурю женского протеста.

— Отменить бал?! — его мачеха даже выронила пригоршню бумажных купидонов и упала на стоящий поблизости стул, уставившись на Макса, словно тот сошел с ума.

Ее крестная дочь Каролина Корделл не преминула присоединиться к атаке.

— Макс, зачем ты предлагаешь такие вещи? — заговорила она, опустившись на колени, чтобы собрать купидонов. — Конечно, если бы ты был все еще серьезно болен, твоя мачеха могла бы тебя понять, но ведь ты выздоровел. — Высыпав купидонов в подол леди Шелберн, она скептически посмотрела на него: — Разве не так?

Наконец самообладание вернулось к мачехе.

— Ведь не собираешься же ты позволить этим сумасбродным идеям снова овладеть тобой — теперь, когда в доме будет полно гостей?

Каро наклонилась, чтобы погладить руку крестной, и с неодобрением уставилась на наследника Шелбернов.

— Правда, Макс, в том феврале ты уехал, подвергая свою жизнь опасности, а теперь у всего Лондона появится возможность убедиться на балу, что наследник имения выздоровел, что с тобой все в порядке. Шелберн просто нуждается в этом маскараде.

Макс, хмурясь, смотрел на нее исподлобья. Со времени своего приезда, позапрошлой осенью, мисс Каролина Корделл постоянно вмешивалась в жизнь их дома. Но если шустрой сироте не представляло особого труда обводить вокруг своего тоненького пальчика его мачеху, то на измученного, утратившего веру в себя виконта ее хитрости действовали гораздо меньше.

— Я абсолютно здоров, дорогая Каро, это ты вдруг побледнела. Я просто подумал, что было бы неуместным устраивать торжества, когда во Франции страдают люди…

— И правда, Макс, — едко заметила мачеха, — если ты собираешься в тысячный раз пережить то, что случилось с тобой там, то почему бы тебе не отразить твои переживания в маскарадном костюме? Ты мог бы нарядиться контрабандистом, торгующим перчатками или бренди, а Каро — французской эмигранткой, подобной той, о которой ты бредишь в своих навязчивых сновидениях.

— Откуда вы знаете, о чем я говорю во сне, maman?

— Слуги, Макс.

— Бывает, я вижу сны и разговариваю в них, но это не бред.

— Макс, — сказала Каро, — твоя мачеха хочет лишь, чтобы у тебя все было хорошо.

С сомнением думал он о молодой леди и о том, что она говорила. Волосы Каро, которые были когда-то длиннее его собственных, теперь были коротко подстрижены по французской моде, а легкий капот с завышенной талией успешно скрывал ее полноту. Для Каро слово «революция» было чем-то абстрактным, обозначая лишь полную свободу в моде, и она старалась не просто перещеголять, а поразить окружающих.

— Каро, — напомнил он, — у меня во Франции, посреди царящего там хаоса, остались друзья. — В отличие от нее, он собственными глазами видел и весь ужас происходящего там, и разбитые вдребезги семьи. Процессы были насмешками над правосудием. Подозрения было достаточно, чтобы человека казнили. Настоящим кощунством казалось то, что в день, когда все чествовали Купидона, сточные канавы охваченного страхом Парижа были заполнены кровью. — Мне есть до этого дело, — просто закончил он, — а если такая же участь ожидает и Лондон, я надеюсь, что кто-нибудь позаботится и о нас.