Анни Мэтер
Оседлавший тигра
Международный аэропорт в Галеао ничем не отличался от других международных аэропортов; в чистых залах царил деловой дух, но ощущалась буквально во всем обезличенность. Сидя в баре и потягивая уже вторую порцию кока-колы, Доминик думала, что, если бы не португальская речь, слышавшаяся со всех сторон, и смуглокожие мужчины, с явным трудом заставлявшие себя оторвать взгляд от ее серебристых волос и нордической синевы глаз, этот аэропорт мог бы находиться в любой части света.
Вздохнув, она в очередной раз бросила взгляд на часы, недоумевая, сколько еще придется ждать. Послание, которое ей передали, едва самолет приземлился, было уж слишком расплывчатым. В нем говорилось только, что сеньор Хардинг по не зависящим от него обстоятельствам задерживается, и Доминик предлагалось подождать в аэропорту, если Джон не успеет встретить ее вовремя.
Девушка закурила сигарету, удостоила мимолетной улыбкой молодого человека, который вот уже полчаса жадно пожирал ее глазами, и глубоко затянулась. Трудно было запастись терпением, хотя Доминик и слышала, что до Бела-Висты путь неблизкий. Все-таки Джон уже больше недели знал, когда и каким рейсом она прилетит, и мог бы приехать заранее и переночевать в Рио-де-Жанейро, вместо того чтобы заставлять ее томиться ожиданием в полной неопределенности.
Доминик успела уже воспользоваться всеми возможными удобствами, которые предлагал аэропорт. Она посетила дамскую комнату, приняла душ и переоделась в легкое хлопчатобумажное платье, куда более подходящее для удушающего зноя, царившего вне стен кондиционированных залов аэропорта, чем мохеровый костюм, в котором она тридцать шесть часов назад покинула Лондон. Доминик уложила волосы, не пожалев времени, чтобы собрать локоны в замысловатую прическу, которую так любил Джон, потом наложила легкий грим на свою чистую гладкую кожу, подчеркнув изящные выпуклости скул и длину пушистых ресниц. Теперь же, по мере того как текло время, девушка уже начинала сожалеть о своих стараниях. Она обошла все магазинчики, полюбовалась изделиями искусных бразильских резчиков по дереву, скромно перекусила в ресторане с европейской кухней и, наконец, уединилась в баре, изнывая от бесконечно затянувшегося ожидания.
А многими часами раньше, когда огромный «боинг» только начал заходить на посадку, у Доминик от волнения перехватило дыхание и разгорелись глаза. Не в силах сдержаться, она то и дело изумленно вскрикивала при виде очередного чудесного зрелища. Величественная гора Сахарная голова, пик Корковадо, увенчанный исполинской статуей Христа с раскинутыми руками, словно готового объять весь залив Гуанабару. Изрезанные горные хребты выглядели столь притягательно, что Доминик едва успела заметить узкую белую полоску Копакабаны, окаймленную высоченными отелями-небоскребами. Каким же контрастом выглядели на их фоне бесчисленные муравейники фавел, бразильских трущоб, прилепившихся к склонам гор вокруг Рио. Очарованная увиденным, Доминик всем нутром ощутила, что полгода ожидания потрачены не впустую — увиденное стоило того. Ей даже не верилось, что скоро она вновь обретет Джона, прильнет к нему и снова окажется под его надежной защитой, которую почувствовала еще с их самой первой встречи. Разочарование, испытанное ею, когда Джон возвестил, что едет работать в Бразилию, теперь окончательно уступило место чувству благодарности — ведь теперь благодаря ему она увидит такую несказанную красоту. Впрочем, шесть месяцев назад, когда Джон покинул Англию, Доминик еще не оправилась от смерти своего горячо любимого отца — возможно, именно поэтому она и не могла смотреть в будущее с достаточной уверенностью.
Мать ее умерла много лет назад, когда Доминик была еще крошкой, поэтому воспитывал ее один отец. И ей было вдвойне больно оттого, что погиб отец по пути к больному, считавшемуся одним из «завзятых», к человеку, почитавшему своим долгом испытать на себе любое из изобретенных лекарств или снадобий. Однако доктор Мэллори никогда не отказывал ни одному из своих пациентов, вот и тогда, несмотря на густейший туман, спустившийся на Лондон, он сел в машину и покатил по вызову. Лобовое столкновение с другим автомобилем — и Доминик осиротела. Несколько недель она ходила черная от скорби, отказывалась верить, что отца больше нет, что она осталась одна-одинешенька на всем белом свете. Были, правда, еще родственники — дядя, тетка да двоюродная родня на севере Англии, но Доминик не хотела делить горе с незнакомцами, не способными предложить ей ничего, кроме сочувствия.
Вот в те горестные дни она и познакомилась с Джоном Хардингом. Сын Адама Хардинга, близкого друга и душеприказчика ее отца, Джон недавно вернулся с Ближнего Востока, где работал в лаборатории крупной нефтяной компании. Приятный и располагающий к себе молодой человек лет двадцати восьми завоевал симпатию Доминик мягкостью обращения и теплом натуры.
Зная о перенесенном девушкой горе, Джон попытался извлечь ее из раковины, в которой Доминик спряталась от внешнего мира, и начал потихоньку приучать ее к мысли, что жизнь не кончилась, а продолжается, как и прежде. Поначалу Доминик упиралась, не позволяя ему вмешиваться, но постепенно научилась улыбаться в присутствии Джона, потом оттаяла, а затем и вовсе ожила.
Труднее всего ей было найти новую работу. Ведь у отца она была регистратором, отвечала на звонки и назначала больным время приема. Конечно, вместо отца появился другой доктор, но она и думать не могла о том, чтобы продолжать выполнять прежнюю работу. Помог ей Джон. У него нашелся знакомый зубной врач, который как раз подыскивал привлекательную молодую девушку, чтобы вести картотеку, печатать на машинке и встречать пациентов. Доминик с радостью согласилась на эту работу, а позднее, когда дом, в котором они с отцом провели столько счастливых лет, был продан, она позволила Джону подыскать ей квартиру.
Адам Хардинг поощрял их дружбу, и Доминик знала, что они с женой только и мечтают, чтобы эта дружба переросла в нечто более постоянное. Доминик, которая всегда прежде была уверенной в себе и самостоятельной, теперь даже с благодарностью воспринимала усилия Джона, позволяла принимать за нее решения.
Однако несколько месяцев спустя Джону предложили выгодную работу в Бразилии.
Доминик пришла в ужас. Почему-то она надеялась, что Джон навсегда останется в Англии, да и их брак воспринимался всеми как нечто само собой разумеющееся. Родители Джона мечтали об этом, как и он сам, и свадьбу бы уже давно сыграли, если бы не столь малый срок, прошедший после смерти доктора Мэллори. Решение по поводу работы в Бразилии предстояло принять незамедлительно, и, хотя Джон рвался взять с собой Доминик уже в качестве жены, девушка колебалась — она еще чувствовала себя слишком неуверенно, чтобы принять столь ответственное решение. Они объявили о помолвке и условились, что как только Джон обустроится на новом месте и найдет квартиру, пригодную для совместной жизни, он вызовет к себе Доминик и они поженятся прямо там, в Бразилии. Разумеется, родители Джона были разочарованы, что не смогут присутствовать на свадьбе, но они понимали положение Доминик и ни на чем не настаивали.
