Сьюзен Барри
Королевский пурпур
Когда Люси вошла в кухню узнать, чем накормить собак, Августина уныло разглядывала содержимое шкафа для провизии.
— Объедки для собак? — отозвалась она мрачно и поджала губы. — Было бы неплохо, мадемуазель, чтобы какие-то объедки достались нам, чего уж говорить о собаках! Можете сказать ее светлости, что мясник отказывается поставлять нам мясо, пока ему не оплатят последний счет, а молочник тоже дерзит. Я не желаю иметь дело с этими торговцами да еще думать, чем накормить целую свору собак!
Люси присела на край чисто выскобленного кухонного стола и постаралась успокоить Августину. Да, утро не задалось, на морщинистом лбу Августины обозначились глубокие, словно трамвайные линии, борозды, а щеки пылали, видно, она еще не отошла от недавней перепалки с молочником.
Люси попросила показать ей счет от мясника и удивилась сумме, запрошенной всего лишь за ногу барашка и пару говяжьих почек.
— Чудовищно! — воскликнула она. — Да столько мяса мы не съели бы и за месяц!.. Пятнадцать фунтов, шесть шиллингов и четыре пенса! Кошмар! Да и вообще мы такого количества и не видели, — заявила она, но вдруг осеклась, как бывает, когда неожиданно вспоминают какую-то неприятную подробность.
Августина еще плотнее поджала губы, так что они почти исчезли, и потянулась к ларю с мукой. Единственное, что ей оставалось, — добавить сытный пудинг собственного приготовления в меню завтрака. Люси тихонько застонала:
— Ой, Августина, только не с патокой опять!
— Патока полезна, — затрясла Августина головой. — Когда я была молодая, мы добавляли ее в слабительное. К тому же у меня хватило ума купить четырнадцатифунтовую канистру, когда была возможность. И что толку порицать меня за большой счет от мясника. Самая лакомая мясная подливка идет собакам, и ее светлость настаивает, чтобы их кормили до отвала. Они такие наглые, эти собаки… Чего удивляться, что они всех хватают за щиколотки… — Она с остервенением плюхнула тесто на разделочную доску. — Молочник только сегодня утром жаловался на них, это и была одна из причин, почему он так рассердился. Счастье еще, что он не привел полицейского.
— О Боже, — ужаснулась Люси. — Снова Митци?
— Она.
— Не любит она щиколотки… Во всяком случае, щиколотки пролетарские…
— Ее светлости пора понять, что прежние дни миновали, — сердито проговорила Августина, вымешивая тесто, и презрительно фыркнула. — В прежние времена такому вульгарному типу, как этот молочник, приказали бы никогда больше близко к этим дверям не подходить, раз он посмел жаловаться на то, что его укусила одна из собак. А мы держали всегда не меньше двадцати восьми псов, и все были злющие… А мясник в прежние времена был счастлив, если ждать своих денег ему приходилось всего год. — Августина тяжело опустилась на стул, и вдруг по ее морщинистой щеке поползла слеза — слеза, вызванная ностальгией. — В прежние дни в погребе всегда висело несколько кусков оленьей грудинки, не говоря уже о дюжине ощипанных цыплят — хоть сейчас сажай в печку. А целый строй молочных поросят, похожих на только что родившихся младенцев, только и ждал, когда их сварят, а сварить могли в любой час, днем и ночью, да еще в вине… — Голос у нее дрогнул от тоски, и в посудину с тестом упала вторая слеза. — А лучший кларет, мерцающий, красный, как кровь, если смотреть на свет, подняв его в бокале, таком тонком, что он может разбиться вдребезги, стоит до него дотронуться…
— Наверно, если ваши служанки отличались такой же неловкостью, как теперешние, у вас скапливались горы битого стекла, — заметила Люси — чувство юмора всегда приходило ей на помощь.
Глаза Августины сердито блеснули, когда она вспомнила женщину, каждый день приходившую помогать по дому и делавшую то, что Августина уже не могла теперь делать из-за ревматизма: например, раз или два в неделю скрести пол на кухне. Августина презрительно присвистнула сквозь зубы.
— Служанки! Это вы их так называете? Да будь у меня палка, я бы с них заживо всю кожу содрала!
— Лучше дайте-ка мне последние счета, — попросила Люси, понимая, что домоправительнице нужно как-то помочь, но она не могла придумать, как именно. — Ее светлость уже исчерпала свой кредит в банке, и получить деньги она сможет только через месяц, так что не знаю, как нам эти счета оплатить.
— А вы скажите ей, пусть продаст часть своих драгоценностей, — раздраженно посоветовала Августина. — Зачем нужны бриллиантовые браслеты и серьги, когда мы голодаем? Да еще — того и гляди — в дверях появится домовладелец и потребует заплатить за квартиру!
Но Люси не могла представить себе, что такое может случиться, ведь поверенные ее светлости регулярно раз в три месяца отправляют чек, оплачивающий эту безобразную квартиру; и уж во всяком случае, их хозяин — джентльмен, одетый с иголочки и владеющий целыми кварталами домов и прочей собственностью, — конечно, не унизится до того, чтобы выйти возле их дверей из своего «роллс-ройса» и потребовать плату за квартиру.
Но Люси сочувствовала Августине, понимала, как ей неприятны постоянные сцены у входа в дом, разделяла многие чувства, которые та выражала, и она посоветовала Августине взбодриться, а когда та поставила пудинг запекаться, попросила заменить повидлом тошнотворную черную патоку из четырнадцатифунтовой канистры. А сама по узкой лестнице стала подниматься в спальню к ее светлости, зажав в руке пачку счетов.
Титул «ваша светлость» — теперь уже чисто комплиментарный — унаследовала дочь правящего монарха одного из европейских княжеств, почившего в 1906 году. Она вышла замуж за простого человека, хотя и ему был пожалован титул, и она называла себя графиней Ардратской. Доставшиеся ей в наследство небольшие деньги быстро таяли, и еще двадцать лет назад люди с удивлением смотрели на нее, когда она требовала называть себя «ваша светлость» или — еще более нелепо — «ваше высочество».
Для Люси, однако, графиня была тем, кем она сама себя считала. Ее не смущало, что графиня живет в непрестижном районе Лондона, носит потускневшие туалеты и время от времени получает повестки в суд с требованием произвести необходимые выплаты. Люси постучала в дверь спальни, получила разрешение войти и нашла свою хозяйку удобно устроившейся на высоко поднятых подушках в кровати невероятных размеров, больше похожей на катафалк. На коленях у графини все еще лежал поднос с утренним завтраком, и она тут же стала жаловаться, что китайский чай плохо заварен.
— Ну почему Августина кладет так мало заварки? — возмущалась графиня. — Она же прекрасно знает, что я люблю крепкий чай! А если у нее иссякли запасы, пусть сходит в ближайшую лавку и купит еще.
