— Ну, как ты тут? Привыкаешь?
— Да. Здесь все очень любезны.
— Прекрасно. Это приносит какую-нибудь пользу?
— Ты хочешь сказать, вспомнила ли я хоть что-то? — Кристина встала со скамейки, и Сидней поднялся следом. Они медленно пошли по дорожке. — Нет, ничего. Все твердят о том, что я должна запастись терпением.
— Это очень трудно.
— Да. — Кристина взглянула на Сиднея. — Тебе тоже нелегко.
Сидней понимал, что должен разуверить ее, но не стал этого делать.
— Ты права, — тихо подтвердил он.
Кристина кивнула.
— Мне только интересно…
— Что?
Она тряхнула головой — не стоило говорить об этом.
— Ничего. Не обращай внимания.
— Но ведь ты хотела спросить о чем-то?
— Видишь ли, я, конечно, не врач, но… — Кристина помедлила. — Не произойдет ли восстановление памяти быстрее, если я окажусь в привычной обстановке? — Сидней молчал, и она поспешно произнесла: — Ты не знаешь, что я испытываю! Я не могу вспомнить, как выглядит наш дом, какая там мебель, какого цвета шторы…
— Ты хочешь вернуться домой, — констатировал Сидней.
Кристина внимательно посмотрела на него. Последние слова Сиднея прозвучали слишком сдержанно.
— Мне нужно только одно — чтобы ко мне вернулась память, — тихо пояснила она. — Ведь ты тоже этого хочешь?
На лице Сиднея задергался мускул.
— Сейчас трудно изменить режим, — осторожно произнес он. — Ты нуждаешься в покое и уходе, а дома я не смогу обеспечить ни того, ни другого. Из офиса я возвращаюсь часам к десяти вечера, в доме постоянно звонит телефон…
Сердце Кристины словно сжала чья-то ледяная рука.
— Понятно.
— Кто будет заботиться о тебе? Конечно, я могу нанять сиделку, но…
— Я в ней не нуждаюсь. — Голос Кристины сорвался. — Я не инвалид.
— Но здесь ты проходишь курс лечения…
— Честно говоря, я не понимаю, как плетение корзинок или рисование по клеточкам может способствовать возвращению памяти.
Сидней остановился.
— Неужели ты действительно плетешь корзинки?
Кристина вздохнула.
— Пока нет.
Сидней усмехнулся.
— Я было забеспокоился, не вынуждают ли тебя работать?
— Это было бы несправедливо, принимая во внимание те суммы, которые должны заплатить пациенты!
Оба рассмеялись, затем Сидней взял Кристину под руку, и прерванная прогулка возобновилась.
— Какого же рода терапия здесь применяется?
— Разная. Можно рисовать или лепить фигурки из глины, затем плавание в бассейне и занятия в гимнастическом зале под наблюдением врача.
— Но ты и так в хорошей физической форме! — заметил Сидней.
— Здесь так принято. Все следуют существующему распорядку дня. Подъем в семь часов утра. Завтрак в половине восьмого. Час уходит на рисование или лепку из глины. Еще час — плавание. Затем утренняя встреча с психоаналитиком.
— Тебя обследуют врачи-психиатры?
— Да.
— Но почему?
Кристина поморщилась.
— В основном они рассказывают, как я должна адаптироваться к потере памяти. Им не понравилось, когда я заявила, что не хочу привыкать к новому положению, а собираюсь восстановить свое прежнее состояние. — Она засмеялась. — По-моему, сейчас врачи пытаются понять, почему я такая несговорчивая.
— Странно…
— Я тоже так думаю, но доктора говорят…
— Не волнуйся, Тина. Я побеседую с директором центра. Очевидно, здесь плохо изучили твою историю болезни. Ведь идея твоего пребывания здесь заключалась именно в том, что ты должна вновь обрести память!
— Боюсь, тебе не удастся переспорить всех наблюдающих меня докторов. — Кристина сошла с дорожки, сбросила туфли и опустилась на траву. Сидней молча наблюдал, как жена оперлась на руки, подняла лицо и зажмурилась. — Сегодня так приятно греет солнышко! — разнеженно произнесла она.
— Да, неплохой денек, — согласился Сидней, подумав, что Кристина давно не делала ничего подобного. Неужели ее не беспокоит, что на юбке останутся зеленые следы от травы? — Почему ты думаешь, что разговор с врачами будет бесполезным? — поинтересовался Сидней, присаживаясь рядом с Кристиной.
— Я уже имела разговор с директором. Он сказал, что об амнезии мало что известно, поэтому мне необходимо довериться докторам, а они постараются использовать любые способы повлиять на мою память. Мне кажется, в этом есть смысл.
— Возможно, — согласился Сидней.
Кристина открыла глаза и улыбнулась ему.
— Клянусь, если меня все же заставят плести корзинки, я, конечно, подчинюсь, но не могу дать гарантии, что потом одну из них не надену на голову директору центра!
Сидней возвращался из «Оазиса», и из его памяти не шел разговор с Кристиной. Насчет корзинки она, несомненно, пошутила. В реабилитационном центре было не так уж плохо. Медперсонал отличался особой предупредительностью, питание было отменным. Кристина, смеясь, сообщила, что уже набрала лишний фунт веса. Беседы же с психоаналитиком иногда бывают просто необходимы. А занятия в гимнастическом зале для женщины, привыкшей работать до седьмого пота на тренажерах спортивного клуба, были детской забавой.
Сидней стиснул баранку «роллс-ройса».
Какое отношение все это имеет к процессу восстановления памяти? У Сиднея было неприятное ощущение, что его личная жизнь застопорилась, и будет оставаться в таком состоянии, пока Кристина не избавится от амнезии.
Возможно, она права, и в знакомой обстановке процесс восстановления памяти пойдет быстрее? А может, и нет. Кроме того, все сказанное им об их загородной вилле было правдой. Временами жизнь там и в самом деле бывала беспокойной.
Вот дом на севере Калифорнии — другое дело. Там были и зеленые лужайки, и пруд, и большие светлые комнаты. Там царили тишина и покой, в саду пели птицы… Какие-то мелочи могли бы оказать стимулирующее влияние на память Кристины. Первые месяцы их семейной жизни прошли именно в этом доме, старые стены которого частенько бывали свидетелями проявлений радости и слышали веселый смех молодоженов…
Нет, это плохая идея, решил Сидней. Оттуда неудобно управлять делами компании, хотя и можно было бы попытаться организовать связь. Впрочем, Сиднею совершенно не хотелось отправляться в тот дом, потому что он возненавидел его.
Пусть Кристина остается там, где она находится сейчас. Сидней сильней нажал на педаль газа. Будет гораздо лучше, если все останется как есть. Возможно, он ошибся, или ему просто показалось, что когда они с Кристиной прощались, в ее глазах блестели слезы. И если они на самом деле были — какая разница?
