Рамона уже знала, что с ней происходит. Она вынуждена была признаться, что ее настигло то состояние души и тела, которое называется кризисом в середине жизни. Оно настигает многих женщин и очень редко — мужчин. Такова природа.
И какой смысл мстить мужчинам? Мужу? Всему миру? Глупо, думала Рамона, как глупо делать пластическую операцию. Внутри я все равно останусь такой, какая есть. Гормоны работают так, как им положено в организме сорокалетней женщины. А мозги? Вот их-то и стоит включить на полную мощность! — сказала себе Рамона.
Поэтому надо закончить прогулки по Парижу и лететь домой.
— Я просто обескуражен.
Широкие плечи Гая, обтянутые тонкой шерстью пиджака, поднялись и опустились. Уильям прочел в этом движении отчаяние.
— Понимаю тебя, Гай. Кризис в середине жизни настигает многих женщин. Скорее всего это происходит потому, что женщин очень рано приучают прислушиваться к своим чувствам, а мужчин, напротив, — не обращать на них внимания. На эти чувства. Потому-то мужчины в отличие от женщин очень поздно узнают, насколько они несчастны. — Он подмигнул Гаю. — Такая новость, я полагаю, должна тебя обрадовать.
Гай отмахнулся.
— Ты шутишь, Уильям. Но мне сейчас не до шуток. Я позвонил домой, но, кроме автоответчика, со мной некому было общаться.
— Может быть, Рамона в гимнастическом зале. Ты сам рассказывал, что она разрешает часами всем этим чудовищам мять свое тело.
— Но гимнастический зал по ночам закрыт! — раздраженно бросил Гай, привычным движением одергивая полы пиджака, что означало крайнее возбуждение.
— Ну понятно, — согласился Уильям, проводя пальцем по щеточке усов. — Ночами тело мнут совсем другими… предметами, назовем это так.
Гай быстро вскинул голову, в его глазах Уильям увидел негодующий блеск и поторопился уточнить:
— Ты что-то имеешь против… подушки? Матраса? Одеяла, наконец? — Уильям обезоруживающе улыбнулся. — Сила действия всегда равна силе противодействия. Даже если Рамона будет спать на полу…
— Извини, ничего не нужно объяснять. Нервы…
— Они у тебя расшатались, дружок, — бестрепетно согласился Уильям. — Но, если ты не поможешь Рамоне, ты не поможешь и себе.
— Как я могу ей помочь? Как?! Она не выносит моего присутствия! Патрик удрал из дому на Сейшелы раньше времени. Она ведет себя, как самая настоящая фурия, стоит нам обоим только показаться ей на глаза.
— Вот как? Значит, она не выносит не только тебя? Но и сына?
— Она готова разорвать весь мир в клочья!
Уильям покачал головой.
— Не знал, что это настолько серьезно, Гай. Ей ведь чуть за сорок, правда? Это еще не переходный возраст, не менопауза. Конечно, гормональные изменения уже начались, но они должны быть не…
— Что ты такое говоришь! Если ты считаешь, что это только начало…
— Даже не начло, подготовка… Я ведь сказал тебе, у Рамоны кризис середины жизни. Он скорее моральный, чем физиологический. Ученые спорят на эту тему много…
— Уильям, если начнутся, как ты говоришь, настоящие гормональные перемены… — Гай закатил глаза, — тогда…
— Значит, надо поторопиться и навести порядок в жизни Рамоны до того момента, которого не удастся избежать ни одной женщине. До климакса у нее есть еще несколько лет… Впрочем, случается он и раньше, особенно у женщин южного типа. Но Рамона…
— Сейчас она женщина такого типа, будто вышла из вод Ледовитого океана, — процедил Гай сквозь зубы. — Если бы я не знал ее раньше, то подумал бы, что она самая настоящая фригидная феминистка… Но ведь она…
— Тсс… Не надо. Я все понимаю. Значит, причина в другом.
— В чем? Что я такого ей сделал? Почему меня можно возненавидеть ни с того ни с сего? — Глаза Гая горели. — Я уехал сюда, в Париж, чтобы дать ей побыть одной, наедине с собой.
— Ответь честно и прямо? У тебя есть женщина? Быстро! — скомандовал Уильям.
— Да. То есть нет, — быстро поправился Гай.
— Она знает об этом?
— Нет!
— Вот тут ты не прав. — Уильям улыбнулся, глядя на Гая насмешливо, словно взрослый на наивного ребенка, который искренне верит, что его обман взрослые читают по глазам. — Сдается мне, она… догадывается.
— Не может быть, ведь это… несерьезно. Так, секс…
— Банально и обыденно, мой друг. Ты достаточно молод. Жена отказывает тебе от постели. Ты уезжаешь и живешь месяцами в Париже.
— Но она сама захотела меня отослать из дому. Она кричала на меня диким голосом. Если честно, я и представить себе не мог, что у Рамоны может быть отвратительный визгливый голос.
— Это голос не Рамоны, — тихо сказал Уильям. — Это голос ее боли, ее недоумения. Поверь мне, она сама не понимает, что с ней такое. Она чего-то хочет, каких-то перемен, но не знает каких именно.
— Но чего ей еще хотеть? У нее есть все — я, сын, дом, деньги, свобода, наконец.
— Правда? А свобода в чем?
— В жизни. Она заняла свое место в жизни и в ее рамках абсолютна свободна.
— Ты уверен, что Рамона заняла именно то место, ту нишу, к которой стремилась? Понимаешь ли, — Уильям помолчал, — есть женщины, для которых твой расклад — предел мечтаний. Они просто купались бы в таком благополучии. Но, случается, женщина в начале своего пути, или в середине, или позже что-то откладывает на потом, надеясь вернуться к этому и сделать наконец то, чего не сумела с самого начала. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Но Рамона все сделала, что хотела. У нее прекрасный муж…
— Я уже слышал о нем, — Уильям ухмыльнулся, — много хороших слов. Можешь не трудиться.
— У нее прекрасный сын.
— Это о Патрике. Дальше.
— Она никогда ни о чем таком не говорила…
— А кому ей было говорить? У нее есть близкая подруга?
— Я ее самый близкий друг, — с ехидной ухмылкой заметил Гай. — Рамона — самодостаточный человек, она не склонна болтать с разными тетками о своих личных проблемах.
— Понятно. Значит, после того, как она закончила институт…
— И, заметь, закончила прекрасно! — Этому факту было почти два десятка лет, но в тоне Гая до сих пор звучали удивление и гордость.
Уильям кивнул.
— Она вышла за тебя замуж, родила сына и…
— Жила так, как хотела.
— А может быть, как хотели вы с Патриком? — Уильям пристально смотрел на друга.
— Но все мы — единое целое, Уильям. Мой бизнес — это экономическая основа нашей семьи. Ты ведь знаешь, как и с чего мы начинали. Я смог устоять на ногах и развить свое дело, только имея крепкий тыл.
— Да, ты всегда мог укрыться в своем прекрасном доме в Сакраменто от всех биржевых потрясений. Я понимаю.
