И что же? Почему бы ей не поехать в Париж? Не заняться любовью с кем-то, под тем же небом, что и Гай?
Она оглядела себя — сквозь тонкую ткань оливковой ночной рубашки просматривалась изящная, девичья фигура. Внезапно Рамона увидела рядом с собой мужскую фигуру, такую знакомую… Гай.
Рамона вздрогнула, повела плечами, словно хотела отодвинуть ее от себя и вообразить другую… Но ничего не получалось. Гай Гарнье был единственным мужчиной в ее жизни.
Но она не была его единственной женщиной.
Сердце толкнулось в груди от нахлынувшей обиды. Наверняка нет. По крайней мере, до свадьбы у него были другие женщины. Не могло не быть. Он слишком умелый… А теперь, когда она отослала его на полгода из дома?
Из глубины души поднялась тягостная тоска, горло сдавило от уверенности: у Гая есть любовница. Та женщина, которую Рамона увидела рядом с ним на экране телевизора. Женщина, похожая на нее, но моложе лет на двадцать.
Поэтому почему бы ей самой не поехать в Париж?
— Ха-ха-ха! — истерично рассмеялась Рамона и кинулась в гардеробную.
Сейчас она соберет вещи. Закажет билет в Париж. Она будет в одном городе с Гаем. Она будет заниматься любовью в одно и то же время с ним. Женщинам есть за что мстить мужчинам, причем с самого рождения! — лихорадочно билась в голове мысль, когда Рамона швыряла в чемодан вещи. За то, что они родились мужчинами…
Вспоминая ту горячечную ночь, Рамона все ближе подходила к густой толпе туристов, которые «отмечались» возле башни, снимаясь на ее фоне. Этот кадр называется «Я и башня Эйфеля». Она радовалась, что прилетела сюда, в эту гущу толпы со всего мира. Обводя взглядом мужчин, Рамона пыталась отыскать хотя бы одного, кто заинтересовал бы ее хоть как-то.
Бездумные лица, обращенные к небу, безвольные, расслабленные, праздные позы. Немолодые отцы семейств со всего света. Такие же скучные, как она сама.
Они занимаются сексом с женами по утрам, иногда снимают девочку. Наверняка они уже наведались на парижскую улицу Сен-Дени, улицу красных фонарей, и если пожалели денег, то, конечно, насмотрелись на выставленные напоказ пышные и менее пышные прелести девушек, которые словно часовые стоят по обе стороны дверей магазинов, ресторанов, секс-шопов. Эти мужчины не волновали Рамону. Нисколько.
Рамона не ожидала, что способна думать о мести, прежде незнакомом ей желании. Может быть, размышляла она, напоминают о себе гены предков — безудержных, порывистых мексиканцев, готовых за измену разорвать обидчика на части?
Она явилась сюда, чтобы найти молодого и горячего мужчину, способного снова зажечь жар в ее теле и тем самым убедить ее, что не в ней причина охлаждения в их с Гаем жизни. Но Рамона еще раз убедилась, что свою собственную натуру непросто изменить. И то, что хорошо для подруги, совершенно не годится для нее.
Рамона походила на обычную туристку. Она знала, что в джинсах и в майке, с распущенными белыми волосами, без косметики и с рюкзачком за спиной выглядит моложе своих лет. Она устроилась в маленькой гостинице на три улицы ниже Монмартра с пышным и дорогим названием «Ривьера», хотя это заведение честно нарисовало две звезды на своей двери. Комната оказалась дешевая, маленькая, но чистая. Возвращение в молодость обеспечено, решила Рамона.
В первую ночь шел дождь, он колотил по окну, выходившему в колодец двора. Из квартир напротив — к гостинице примыкал по фасаду жилой дом — доносился запах жареной рыбы и овощей, он странным образом волновал Рамону, напоминая об утраченной, причем давно, простоте жизни. Утром, выпив в подвальчике кофе с огромным куском хрустящего багета, который она щедро намазала персиковым джемом, Рамона отправилась на Монмартр.
Было воскресное утро, и небу, казалось, лень пробудиться так рано, как Рамоне, оно до сих пор не сбросило серое одеяло облаков с холма. Но, хорошо зная парижские нравы, Рамона понимала: это ненадолго. Временно, переменчиво и быстротечно — как и все в этом городе. Все основательнее вживаясь в этот город с каждым приездом, Рамона меняла свое мнение о нем. Поначалу, когда они с Гаем приехали сюда двадцать лет назад, она решила, что город, однажды переживший революцию, никогда не станет таким основательным и самоуверенным, как Лондон, и что вертлявость Парижа проистекает из его истории. Но потом Рамона соотнесла нравы города с его климатом и поняла: здесь можно жить нараспашку, как в Мексике. В этом заключена причина легкости городской натуры.
Так почему бы и ей не жить в ритме города? Так, как — она уверена — здесь живет Гай?
Взобравшись по ступенькам к храму Сакре-Кёр, откуда в солнечные дни виден весь Париж, Рамона уткнулась носом в туман. Едва просматривались бесконечные Елисейские поля, а загородный деловой Дефанс угадывался лишь потому, что Рамона знала, где стоят его небоскребы, выстроенные из зависти к Америке.
— Мадам? — услышала она бархатный баритон и оглянулась. Перед ней стоял молодой мужчина с планшетом в руках. Художник с Монмартра. — Я хочу вас… — он сделал паузу, — нарисовать.
Он говорил по-французски, но Рамона поняла его.
Художник усадил ее на стул, а сам пристроился у ног. Рамона правильно читала взгляды, которые он бросал на нее, делая вид, что старается точнее уловить черты лица и проникнуть в суть натуры…
Рамона смотрела на его лицо, на напрягшиеся мышцы плеч, на скрещенные ноги. Она тоже рисовала его в воображении, нагим, в постели, рядом с собой. Делая мысленные штрихи портрета незнакомца, она прислушивалась к себе, стараясь уловить желание. Но, не услышав ничего, скривила губы.
— Вам что-то не нравится, мадам? — внезапно спросил он, опуская картон.
— Да. — Рамона поднялась. — Я не нравлюсь сама себе.
— Но вы не правы, мадам! — Он тоже вскочил. — Вы прекрасны… В вас есть… в вас есть… интерес…
— Не более того. — Она вынула из рюкзачка бумажник. Наличных оказалось немного, и Рамона протянула несколько бумажек, в который раз удивляясь — надо же, на французских франках изображены портреты импрессионистов. Еще одно подтверждение легкости нравов этой страны? — Благодарю вас. Вы мне очень… помогли.
Она зашагала по брусчатке в сторону улицы Лепик, зная, что там есть удобный спуск с холма.
— Но постойте!.. Ваш портрет!
— Выбросьте его! Я сама знаю, какая я сейчас!
Она переехала из дешевой гостиницы в такую, к которым она привыкла, — с большой комнатой, большой ванной, с добротной мебелью. Рамона поняла, что месть — занятие низкое, оно ничего не изменит в ее жизни, лишь отяготит и без того тягостное настроение.
Рамона уже знала, что с ней происходит. Она вынуждена была признаться, что ее настигло то состояние души и тела, которое называется кризисом в середине жизни. Оно настигает многих женщин и очень редко — мужчин. Такова природа.
