— Спасибо, grand-pére[7], — вскинул на Гундорова большие голубые глаза Дмитрий. — Но я бы хотел… остаться здесь, в Москве.
— А в Петербург тебя покуда никто и не зовет, — усмехнулся князь. — Там своих вельможных отпрысков хватает, девать некуда. Здесь, в Москве, пристроиться куда проще. Да и мест теплых покуда хватает…
Бывший вице-канцлер князь Куракин сдержал свое обещание. Как только в архиве иностранной Коллегии образовалась ваканция, деду пришло письмо за двумя сургучными печатями, короткое и ясное:
«Любезный князь!
Ваш внук господин Нератов определен в число юнкеров при Коллегии, положенных для службы в архиве и под начало управляющего господина действительного статского советника Бантыш-Каменского. Советую внуку Вашему приступить к исполнению своих обязанностей немедля, ибо мест оных в архиве мало, а желающих служить предостаточно».
— Поздравляю, ваше благородие, — заулыбался дед, протягивая внуку письмо князя Куракина. — Теперь ты чиновник четырнадцатого класса одного из самых привилегированных заведений Москвы.
В московском свете, на раутах и балах, архивные юноши уже давно заступили место екатерининских гвардейских сержантов.
В общем, работа была не трудная, особых усилий и затрат не требующая, правда, весьма нудная. Ну да так всегда бывает, когда каждый день повторяется одно и то же. Да и порядок на службе не отличался разнообразием. Дмитрий приходил в архив, младший член канцелярии приносил стопку древних рукописей с номерами и надписями об их содержании, а Дмитрий надписи переписывал в чистую тетрадь. В общей для всех комнате, несмотря на то что управляющий архивом был совершенно глух, стояла тишина, нарушаемая лишь поскрипыванием перьев.
Но, когда время присутствия истекало, начиналась иная жизнь. Зимой не было и дня, чтобы кто-либо из знатных вельмож не давал бала, на большинство коих князь Гундоров получал приглашения для себя и внука. Ближней и дальней родни у Гундорова в Первопрестольной было много: князья Тюфякины, Всеволожские, Мещерские… С князьями Хилковыми и Гагариными он и вовсе был одного корня. А уж про рауты и званые обеды и говорить не приходится.
С Настей Нератов встречался уже две недели. Свидания происходили либо в театре, либо в беседке на Пресненских прудах, где по средам и воскресеньям звучала для публики роговая музыка.
Настенька отличала его среди многочисленных своих поклонников, соглашалась на встречи наедине, и это были самые счастливые минуты для него, он жил ими все дни до следующей встречи. Дышать с ней одним воздухом, смотреть в ее черные бездонные глаза, то задумчивые, то полные искорок смеха, готовых вот-вот брызнуть из ее глаз, — это ли было не счастье и высшее блаженство! А ее голос, негромкий, но полный каких-то загадочных, непонятных ему обертонов? Он проникал в самое сердце и оставлял в нем сладкую музыку, самую лучшую из всего, что он слышал. Конечно, просто сказать: не думай о ней. А вот как это исполнить, когда и мыслей-то других нет, кроме как о Настеньке. Да и какие иные мысли могут прийти здесь, под низкими сводами подвала мрачной храмины в глухом переулке за Покровкой, где помещался архив Коллегии иностранных дел. Ну не думать же, в самом деле, об этих кипах полуистлевших столбцов с мертвыми буквами, содержание коих надлежало переписывать в чистую тетрадь.
Ну как не думать о Настеньке под скрип гусиных перьев и нечастые брюзжания глухого старика-археографа, тем более что завтра они снова встретятся в беседке на Пресненских прудах!
Нет, это было невозможно.
— Ну что мы все время говорим с вами об этом Вронском? — нахмурился Дмитрий. — Неужели для вас нет более интересной темы? И это кольцо у вас на пальце… Его не было раньше.
— Это подарок, — как-то странно улыбнулась Настя и вытянула вперед руку, любуясь золотым колечком с агатом небесного цвета. — Правда, красивое?
— Ничего особенного, — не согласился с ней Дмитрий, сердце которого разрывалось от ревности. — Кольцо как кольцо. Это он вам подарил?
— Да. Константин Львович — очень приличный молодой человек, галантный и весьма деликатного обхождения…
— Вы рассуждаете, как… — Дмитрий прикусил губу и виновато посмотрел на Настю.
— Ну что же вы, договаривайте, — насмешливо посмотрела на Нератова Настя. — Ведь вы хотели сказать, как актриска, не так ли?
Она тихо покачала головой, что означало: я так и знала. Нератов, пытаясь оправдаться, произнес:
— Простите, у меня и в мыслях не было…
— Было, было, — усмехнулась Настя, перебив его. — Так ведь я и есть актриска. Ваш сиятельный дедушка ведь так меня называет? Или как-нибудь иначе? — заглянула она ему в глаза с какой-то потаенной мыслью.
— А при чем тут мой дедушка? — обиженным тоном произнес Дмитрий. — Мы, кажется, говорим не о нем, а об этом вашем Вронском.
— Ну во-первых, он не мой, — деланно вздохнула Настя и потупила глаза, отчего Дмитрий нахмурился еще более. — А во-вторых, он, и вправду, весьма симпатичный молодой человек.
— Да он известный в Москве ловелас! Ни одной юбки, говорят, не упустит, — не без ехидства заметил Дмитрий.
— А вы не верьте всему, что говорят, — жестко произнесла Настя, метнув в Нератова острый взгляд. — Слова есть звук, а действие — поступок. Это совсем разные вещи.
— Но это действительно так, да и не молодой он уже, ему почти тридцать…
— Все, я не хочу более слышать от вас ничего плохого касательно Константина Львовича, тем более за глаза. Это неприлично, в конце концов.
— А я могу повторить эти слова и в его присутствии.
Настя с интересом глянула на Нератова, но тут же нахмурила бровки.
— Перестаньте, не желаю вас слушать.
Она отвернулась и стала смотреть на Воробьевы горы за Девичьим монастырем, слепящие отражающимися от снега лучами ясного зимнего солнца.
Однако… Вот это слова уже не мальчика, но мужа, как сказал бы Петр Алексеевич Плавильщиков. Подобного рода конфронтации между мужчинами и приводят к дуэлям, где погибает слабый. Слабый, конечно, Дмитрий. И если дело дойдет до поединка, Вронский убьет его. Месть князю Гундорову задуманная ею, будет, конечно, исполнена, но не слишком ли высока цена? Нет, кровавая месть не входит в ее планы…
Настя резко обернулась и посмотрела на Дмитрия, стараясь вложить в свой взгляд как можно более тепла и нежности.
— Простите, Дмитрий Васильевич, я, кажется, была слишком резка с вами, — мягко произнесла она, с удовлетворением замечая, как теплеет его взгляд и разглаживаются на лбу две хмурые складки между бровей. — Но вы тоже хороши, — подойдя к нему вплотную и заглядывая немного виновато в его глаза, сказала она. — Неужели вы меня ревнуете?
