ударил меня и я…,- Господи, как это произнести, — Не могу ходить, как, — стоп, хватит.
Я отхожу от него и сажусь на диван, а он стоит со своими сведенными бровями и тяжело дышит, смотрит на мои ноги, будто пытаясь увидит в них что-то.
Он собирается что-то сказать, как в этот момент у него звонит телефон, наверное, невеста потеряла. Он достает телефон и сбрасывает. Затем, телефон звонил ещё раз, и он поднимает трубку, отходя от меня.
Наверное, сейчас говорит этой своей Эле, что скоро будет дома, что скоро вернётся. Дочь ему никогда не будет нужна, прожил без нее четыре с половиной года, и ещё проживет без нее. Про себя я молчу, даже не думаю, потому что я и тогда ему не была нужна, поэтому он и вышвырнул меня, как собаку.
Гордей вернулся и присел рядом, о чем-то думая.
— Ты замужем? — вдруг спросил, не знаю зачем, я посмотрела в его глаза, которые ненавидели меня, я знаю.
— Нет.
— А тот, что был у ресторана и дома? — наблюдал, запомнил. Только зачем?
— Это мой молодой человек, — вдыхаю побольше воздуха, — Был.
— Ясно, то есть его ты к ребенку пускаешь? — снова собственнические наклонности даже к Женьке, которую он даже не знает.
— Он нам очень помогает, — говорю, как есть, а он ухмыляясь отворачивается.
— Вот поэтому ты и работаешь официанткой? — бьет по больному, ведь знает, что меня без диплома никуда не возьмут, зачем делать больно?
— Это не твое дело, кем и где я работаю, — огрызаюсь я.
— Понятно, и пока ты трахалась с этим придурком, ребенок что-то проглотил и теперь лежит на операционном столе, — как же ненавижу, ненавижу…
На этих словах, я бью его по лицу пощечиной, вложив всю свою силу в этот удар. Он даже не сдвинулся, а только моргнул. А все вокруг обернулись на нас.
— Не смей, слышишь? Не смей говорить такую гадость, — я тыкаю в него указательным пальцем, снимаю с себя куртку и отсаживаюсь на другое сиденье..
Гордей с красной щекой, даже боковым зрением вижу, что красной, просто наблюдает за мной.
— Прости, не должен был всего этого говорить, — да ладно, извинился. Харитонов, пуп земли, извинился? Запомню этот день. Навсегда.
— Брось, мне плевать, уже точно плевать…
Только правда ли это? Правда мне стало настолько все равно? Только почему в душе так больно?
Мы сидим в больнице, а у меня невозможно горит щека. И сколько в этом маленьком создании силы, как оказалось. Удар неплохой, ей было так же больно, когда я её тогда ударил? Этот день навсегда в моей памяти, самый худший для меня день.
Не знаю сам, почему я стоял возле её подъезда. Почему следил и вообще зачем это все. Просто девочка, Женя. Евгения. Моя дочь, с моей кровью, маленькая. Я папа уже 4 года, я пропустил её жизнь, 4 года пропустил. Не видел, как она родилась. Как прошли роды, как она выглядела младенцем, как она первый раз сказала «мама», как она сделала первые шаги, как играла с первой игрушкой. Как Лина все успевала. Не знаю зачем мне информация про нее, но сейчас мне её действительно жаль. Она любит дочь и понятное дело, для нее трагедия любая болезнь, я сам стою и молюсь, чего раньше не делал, чтобы операция прошла легко и быстро.
Обидел её, да я имею права её обижать, но в тоже время после сказанных слов мне стало хуже самому. Она сидела, такая маленькая, очень худенькая и постоянно плакала. Я не знаю почему у нее так жизнь повернулась, наверное Рохманинов бросил или денег не дал, а может она сама ушла, столько вопросов крутились в голове. Она еще говорила про удар, мой удар, что после него она не может нормально ходить. Я не понял этого момента, но обязательно узнаю. Все узнаю, что-то не дает мне покоя.
— Ангелина Павловна? — доктор прервал мои мысли и подошел к нам. Ангелина подскочила с дивана и встала, дрожа.
— Да, что там с Евгешкой? — Евгешка, она так мило ее называет. Так ласково, для меня когда-то ее голос был лучшей музыкой.
— Все хорошо, операция прошла легко, поэтому можете выдохнуть, — Ангелина так и делает, переставая плакать.
— А когда я смогу ее увидеть? — спросила Лина.
— Пока она выходит из наркоза, думаю нужно подождать часика 2 и она полностью придет в себя, — я был очень рад, что все прошло хорошо, такое приятное ощущение было в сердце, — Мы пока переведем её в общую палату и будем наблюдать за её самочувствием.
— А есть платные палаты? — спросил я, хотелось, чтобы Женя лежала в комфорте и я смог получше с ней познакомиться. Как бы ужасно это не звучала для отца и дочери.
— Да есть, будет стоить, — он озвучил цену, а Лина опустила голову, видимо, для нее эта сумма была большой.
— Я оплачу завтра утром, можно? — спросила Лина, а я не успел ничего ответить.
— Да, извините мне нужно идти, я сообщу вам, когда можно будет увидеть дочь, — врач убежал, а мы вдвоем смотрели ему в след.
— Я возьму расходы на себя, — сказал я, на что Лина поморщила свой курносый нос.
— Не нужно, я могу сама оплатить.
— Можешь, но это сделаю я, давай отвезу тебя домой переодеться и мы приедем обратно, становится холоднее, — Лина хотела сказать «нет», но потом задумалась и помахала головой.
Я набросил на нее откинутую ею куртку и мы пошли к машине, предупредив о том, что мы скоро вернёмся администратора клиники.
До машины я старался идти очень медленно, потому что Лина сильно хромала. Заметно было, что для нее ходьба- не самый приятный процесс. Я открыл перед ней дверцу, она робко присела на сиденье и снова смотрела себе на руки. Я сел в машину и завел мотор, сразу включая подогрев на полную, чтобы она согрелась и перестала дрожать. Мы сидели молча, пока машина прогревалась, я смотрел на её острые коленки, которые так хотелось поцеловать. Блять, о чем я думаю. Она заметила, что я пялюсь на ноги и сразу прикрыла их полями моей ветровки. Которая доходила ей даже ниже колен, настолько она была хрупкая. Мы поехали к её дому, Лина жила в очень плохом районе, точнее дома там были для сноса, негодные для жизни, но там, наверное, аренда стоит дешевле.
Мы подъехали к подъезду Лины, и возле него сидел её ёбырь, эта мысль меня
