Тут Ицки вспомнил о данном Ямабэ обещании, пришел в себя и инстинктивно шарахнулся в сторону, хотя Токива смотрел прямо на него. Тогда, двумя годами раньше, он пропал без предупреждения. Неудивительно, что Токива поражен.
- Ицки? Ты чего?
Застывшего, как олень в фарах ревущего грузовика, молодого человека спасло появление Касаоки. И хоть Ицки старался удержать лицо, супервизор уловил его смятение.
- Это новый секретарь Ямабэ, - сообщил Касаока озадаченному Токиве. - Извините, нам пора.
Недоумевающий Токива остался позади.
- И что это значит? - осведомился супервизор, уводя Ицки в залу.
- Мы были... друзьями, - пробормотал тот. - Мы... так и не попрощались...
- Ямабэ-сэнсей знает? - мрачно спросил Касаока.
Ицки кивнул.
- Плохо, - вздохнул Касаока. - А ведь Токива был его любимым учеником.
Ицки недоверчиво наклонил голову.
- Прямолинейный парень, Ямабэ такие нравятся. Сэнсей даже предлагал ему остаться в команде.
Наверное, Ямабэ считал Токиву особенным, решил Ицки.
- Ты его еще не раз встретишь. Удержишь себя в руках? - мягко продолжал Касаока. - Токива отклонил его приглашение, но по-прежнему имеет право пользоваться мастерской. Так что у вас есть все шансы столкнуться.
Он сочувственно глянул на Ицки:
- Ты уже заметил, что Ямабэ-сэнсей - редкостный собственник. Но в твоем случае это выходит за всякие рамки. Он может приревновать тебя к Токиве.
- Я понимаю, - отозвался Ицки. - Я сделал выбор и останусь при своем. Просто хочу объяснить Токиве мою ситуацию.
Но случая не выпало. За следующие недели Ицки и правда неоднократно видел Токиву, однако Ямабэ делал все возможное, чтобы их развести. Если замечал молодых людей вместе, отсылал Ицки под предлогом какого-нибудь поручения. Порой, стоило Ицки выйти из-за стола, и Токива направлялся за ним. И тогда Ицки молча страдал, пока друг умолял его сказать хоть слово.
Было столько вещей, о которых он хотел бы рассказать - о маме, о долге, о своем неожиданном исчезновении... Он отчаянно хотел извиниться, а вместо этого держал Токиву на расстоянии.
- Прости. Обращайся прямо к Ямабэ-сэнсей. Мне нельзя с тобой разговаривать.
- Ясно, - с обидой ответил Токива, подозрительно глядя на Ицки. - Только ответь на один вопрос: ты продолжаешь рисовать?
Ицки оцепенел. На самом деле, он не дотрагивался до карандаша и красок с того самого дня на стройплощадке. Если уж на то пошло, альбом конфисковали вместе с другим имуществом - и драгоценный тотем тоже. Ицки чуть ли не на коленях перед Ямабэ ползал, вымаливая разрешение взять статуэтку с собой, но тот не позволил. Отвезли ли тотем матери? Или же сестре? Ицки не знал, и это выводило его из себя.
Он поднял на Токиву глаза и выдавил:
- Я бросил рисование. У меня сейчас много других занятий.
- И ты счастлив?
Словно ножом в сердце.
- Больше не хочется, вот и все, - солгал Ицки.
Вежливо извинился и ушел. И Токива не последовал за ним.
Ямабэ, проведав, что они общались, спросил Ицки, о чем шла беседа. Ицки с деланным безразличием пожал плечами:
- Перекинулись парой слов. Ничего особенного.
Следуя запрету Ямабэ, молодой человек держался с окружающими настороже - и в мастерской, и на приемах. Чаще всего он галантно улыбался и подпирал стену. Такое поведение лишь подливало масла в огонь слухов, но ничего лучшего Ицки выдумать не мог. Он был собственностью Ямабэ, игрушкой, в которую вкладывали время и деньги, которую доводили до совершенства; произведением искусства, сделанным специально для выставки. Его отношения с посторонними Ямабэ раз и навсегда ограничил девизом "Смотри, но не трогай": редкий хозяин может спокойно наблюдать, как его любимец фамильярничает с чужими. Хорошо ли живется драгоценности под стеклянным колпаком, любоваться на которую дозволено лишь издали? Ицки понадобилось еще шесть месяцев, чтобы осознать это в полной мере.
Токива звал его, ловил взгляд, вертелся поблизости - Ицки заставлял себя не обращать внимания.
А на следующий год скульптор уехал в Европу. Ямабэ сказал Ицки, что Токива будет учиться в знаменитой мастерской и вряд ли вернется обратно.
- Наверное, - уныло согласился молодой человек.
Тем вечером он пожелал сэнсею спокойной ночи, ушел к себе, захлопнул дверь, сполз по стенке на пол и просидел до утра.
До конца контракта оставалось три года. Ицки не разрешалось встречаться с Токивой, звонить ему, даже писать письма. Но, пусть не имея возможности с ним общаться, Ицки чувствовал иногда его присутствие.
Ты мне нравишься.
Он не забыл. Токива, никогда не отличавшийся эмоциональностью, улыбался, глядя на него.
Вот бы поговорить... Согласившись на сделку с Ямабэ, Ицки очень, очень хотел попрощаться с Токивой, но ровным счетом ничего не вышло.
- Попрощаться? С этого момента я запрещаю тебе поддерживать с ним связь. Как мне объяснить, чтобы ты понял?
Ицки накрепко запомнил эти слова.
Он знал, что когда-нибудь их с Токивой дороги пересекутся, но понятия не имел, что сказать. А ну как Токива встретит его презрительным взглядом?
Он просто боролся за выживание. Тем, кому не доводилось за полночь приплетаться после работы домой и с отчаянием смотреть в изнуренные лица близких, этого не понять. Будь долг его собственным, он еще мог бы смириться... Платили жалкие крохи: нормальная работа ему, недоучке без опыта и стажа, не светила. В ночь после маминой операции Ицки смотрел на спящую сестру и гадал, сколько еще протянет, скольким придется пожертвовать.
Да, забота о маме и сестренке оправдывала его выбор. Но, кроме того, он хотел облегчить себе жизнь - с этим не поспоришь. Больше не приходилось беспокоиться - ни о чем. И Токиву он вычеркнул из своей жизни главным образом потому, что стыдился все объяснить. Что ж, Токива был вправе обидеться на такое обращение.
За окном медленно светлело небо. Нельзя перевести назад стрелки часов, нельзя взять обратно слова и поступки. Мать и сестру тоже не обвинишь. Решение оттолкнуть Токиву он принял совершенно самостоятельно.
На это решение имелись свои веские причины. Но видеть уходящего Токиву было нестерпимо больно. Тот факт, что друг - уже бывший друг - даже не попытался с ним встретиться перед отъездом, ранил на глубоко личном уровне.
Я его люблю, понял Ицки, определившись, наконец, с таинственным чувством, умостившимся в груди. С самого начала Токива значил для него больше, чем кто бы то ни было. Вот почему Ицки подарил ему ту акварель. Надо сдаться. Токива любил прежнего Ицки, а не лощеную куклу, которая смотрела сейчас на бледное небо из окна роскошной темницы. Страсть, будучи отвергнутой, давно отгорела.
