— Алекс, — сказала Маги угрожающим голосом. — Прекрати надоедать моей горничной своими безнравственными взглядами. Я не потерплю эту гадость в своем доме.
— Ну, тебе так нравился мой безнравственный взгляд?.. и кое-что еще, — укорил он ее. — Ты просто ревнуешь, когда я в благодарность улыбаюсь Кончите.
— Ревную, к тебе? — смех Маги звенел, как колокольчик. — Я же не ревную к тряпке, которая лежит перед дверью, когда люди проходят и наступают на нее.
— У тебя нет никакой половой тряпки, — выдавил он сквозь зубы. — Отвратительное сравнение.
— Ну, ты мне не нужен, так же, впрочем, как и половая тряпка. Сравнение великолепно. А теперь иди и жди в фойе, пока тебя позовут.
Алекс не двинулся с места.
— Ты заходишь слишком далеко, сахарный кусочек! Час тому назад ты стонала и охала в моих объятиях, а теперь…
— Это было лишь доказательством того, что я выше многих вещей. — Выражение недоверия на его лице рассмешило Маги. — Конечно, это было лишь доказательством моего суверенитета.
— Это было лишь доказательством того, что ты устраиваешь плохой спектакль. — Алекс устремился к двери. — Я подожду Генри в гостиной.
— В фойе, — потребовала она. — Я не терплю посторонних в своей гостиной.
— В гостиной, — прошипел Алекс.
— В фойе!
Дверь открылась, и Кончита посмотрела на Алекса сдержанно, но многообещающе.
— Сеньор Мортимер пришел, сеньора Фокс, — сообщила она.
Маги допила чай.
— Иду. — И, указывая на Алекса, сказала Кончите: — Скажите этому постороннему сеньору, что я хочу поговорить с ним в кабинете. И сейчас же!
Кончита недоуменно посмотрела на Алекса, который махнул рукой. Он сделал вид, что не заметил взгляда Кончиты, который говорил, что та готова пуститься в приключения, раз уж хозяйка не хочет о нем ничего знать.
С большим удовольствием он ушел бы сейчас и напился в каком-нибудь баре на Бродвее, чтобы забыть Маги и ее безумную месть за его смешную шутку. Но ему было любопытно, что еще она придумала, и он остался.
Речь шла ни больше и ни меньше, как о волнующем вопросе: какова должна быть плата за маринованный огурец?
Генри Мортимер выглядел как адвокат из пьесы, идущей на Бродвее: около шестидесяти, кругленький, чтобы не сказать тучный, с розовым лицом, как у ребенка, и с голубыми водянистыми глазами. В лучах светильников, украшающих фойе, его седые волосы блестели и напоминали свежий, только что выпавший снег. Любой режиссер взял бы его на роль адвоката. Даже сшитая с учетом круглой фигуры тройка очень подходила ему.
— Маги, вы… — начал Генри, но Маги не дала ему договорить.
Она позволила ему поцеловать себя в щеку и печально вздохнула.
— Вы пришли выразить мне свое сочувствие и соболезнование, Генри? Как любезно с вашей стороны.
— Я здесь, потому что вы меня пригласили, дорогая. — Тут до него дошел смысл сказанных ею слов, и он сделал печальное лицо. — Бога ради, кто-то умер?
— Да, — пробормотала Маги загробным голосом. — Вчера вечером на сцене было убито искусство. Предательски убито на глазах у всех. И об этом мы должны поговорить, Генри. Проходите и вы тоже, сеньор, — бросила она Алексу.
Генри Мортимер, сбитый с толку, посмотрел на Маги, потом обернулся к Алексу, но тот лишь пожал плечами в ответ на его немой вопрос.
Маги неслышно ступала по темно-голубому ковру, по которому разбегались бежевые разводы. Она направлялась к широкому письменному столу, расположенному у большого окна с видом на Центральный парк. Она устроилась за красивой столешницей, сделанной из светлого кленового корня, которая покоилась на изящных ножках. Из кленового корня были изготовлены также низкий столик и деревянная обшивка стен. Холодную элегантность помещения подчеркивали светло-голубые шторы и темно-серые огромные диваны.
— Пожалуйста, господа, садитесь. — Как ледяная статуя восседала Маги за столом. Щеки Генри Мортимера еще более порозовели, он чувствовал себя неуютно. У Алекса было каменное лицо. — Вы, конечно, спросите меня, господин Мортимер и господин Рейнольд, зачем я пригласила вас.
— Вы всегда называли меня по имени: Генри, — обратился адвокат к Маги. — Я все-таки ваш адвокат, менеджер и продюсер уже много лет.
— Не теряйте силы, Генри, — вставил Алекс сухо. — Я уже два года ее любовник, и, несмотря на это, она называет меня господин Рейнольд.
— Я хочу подчеркнуть, что речь пойдет о сугубо деловых отношениях, — заявила Маги твердым голосом. — Поэтому я требую, чтобы все личное отошло на задний план.
— Но мы так давно сотрудничаем, Маги, — жалобно возразил Генри.
— Что вы имеете в виду, Генри, наше с Маги взаимопонимание в прошедшие два часа? — спросил Алекс. — Не так ли, сахарный кусочек? — добавил он, выразительно глядя на нее. — Рассказать Генри, что с тобой можно сделать, при том, что это не произведет на тебя никакого впечатления?
Маги, защищаясь, подняла свою ухоженную руку.
— Не будем переходить на личности, таракан, — вежливо попросила она и улыбнулась Генри — Господин Мортимер, я хотела бы, чтобы вы сообщили всему миру, что между мной и Алексом Рейнольдом больше не существует личных отношений.
Лицо Генри Мортимера становилось все мрачнее. Он неуверенно посмотрел на Алекса, который был занят разглядыванием тонких, нежных золотых разводов на стене.
— Генри, — спросила Маги с мягким нажимом в голосе, — вы меня поняли? Я имею в виду публикацию в средствах массовой информации. Сделайте заявление в прессе о том, что мои отношения с господином Рейнольдом закончились.
Генри отошел от первого потрясения и счел хорошим знаком то, что Маги называет его снова по имени.
— Может быть, мы обо всем поговорим спокойно, Маги? — спросил он и дружелюбно потер руки. — Мы можем…
— Нет, мы не будем об этом говорить, — перебила его Маги. — Если вы не выполните мое требование, я буду вынуждена искать себе другого менеджера.
Генри Мортимер понял, что он слишком рано возрадовался.
— Ну хорошо, заявление в прессе, — сказал он вздыхая. — Я сомневаюсь, что весь мир проявит к этому интерес, Маги.
— Вы противоречите мне из принципа, господин Мортимер? — спросила она и грозно подняла брови. — Правильно ли я поняла, вы больше не хотите защищать мои интересы, и я должна искать себе другого адвоката. Я лишь указала на то, что весь мир напряженно ждет мою реакцию на оскорбление, нанесенное моему артистическому искусству. И весь мир должен узнать ее.
— А я лишь указал на то, что не весь мир интересуется вашей реакцией, — нервно заметил Генри Мортимер.
