Холли знала, что некоторые приятельницы откровенно завидуют ей. Они открыто признавались в этом, сравнивая свое скучное, монотонное существование в качестве жен и матерей с ее яркой и насыщенной, как им казалось, жизнью свободной женщины. Они видели лишь внешнюю, блестящую сторону ее независимости и не желали понять, что ее работа требует огромной внутренней дисциплины, налагает на нее массу обязательств, ответственности перед собой и доверившимися ей людьми. Порой ей стоило больших усилий достойно нести такой груз и не сгибаться под его тяжестью.
Но ведь здесь не только ее друзья. Есть и другие, кто знает ее не так хорошо и не склонен рассматривать обстоятельства ее жизни сквозь розовые очки дружбы. Наверняка они припомнят прежнюю Холли, неуклюжую, застенчивую девчонку, так открыто и отчаянно любившую, а когда возлюбленный бросил ее, не сумевшую скрыть от чужих глаз своего безмерного горя.
Ближайшие друзья пытались утешить ее, говорили, что она скоро забудет Роберта, уговаривали похоронить прошлое, и со временем, когда в ней проснулась гордость и она сумела преодолеть отчаяние, грозившее окончательно погубить ее, Холли позволила подругам думать, что они были правы.
Она научилась не вздрагивать всем телом, если при ней упоминали о Роберте, и даже Пол, который был для нее самым близким человеком, не догадывался, как тяжело отразилось на ней крушение надежд на счастье, хотя сейчас она уже понимала, насколько глупо вела себя, когда продолжала мечтать о том, чему не суждено сбыться. Замок ее грез был построен на песке и от первого порыва ледяного ветра реальности развалился как карточный домик.
И вот теперь случилось непредвиденное — то, чего Холли даже не могла предположить: Роберт вернулся.
Почему? Ведь, когда он уезжал, когда сказал о своем намерении учиться в аспирантуре Гарвардского университета, а потом начать восхождение по служебной лестнице и в конце концов создать собственное дело, он ясно дал ей понять, что собирается жить в самых престижных столицах мира. Он не скрывал своего желания стать космополитом — тем человеком, который не остановит свой выбор ни на одном из городов земли. Роберт никогда не придавал значения традициям; рамки родного городка, где он родился и вырос, были ему тесны, он стремился вырваться отсюда на свободу, и у Холли не хватило сил удержать его.
«Но я же люблю тебя», — рыдала она, и он смотрел на нее долгим пристальным взглядом, в котором Холли прочла наконец всю правду. Больше обманываться было невозможно, с ее глаз словно спали шоры.
В ответ на этот красноречивый взгляд она пролепетала: «Ты уверял, что любишь меня…»
«Да, — спокойно подтвердил он, — но постарайся понять… у меня есть и другие планы, другие запросы…» Какие ужасные, жестокие слова!..
Расплакавшись горькими слезами обиды и отчаяния, она просила не покидать ее, но Роберт был неумолим.
«Тебе восемнадцать лет, Холли, вся жизнь впереди. Ты умная, способная девушка. Неужели ты хочешь связать себя по рукам и ногам? Семья… дети… это же настоящая ловушка! Если мы сейчас поженимся, то неизбежно обречем себя на духовную и интеллектуальную нищету. Не может быть, чтобы ты этого не понимала».
Его отказ больно ранил ее, и отчасти она признавала, что заслуживает такого отношения: уж слишком глупо было с ее стороны слепо поверить его любовным клятвам, данным в порыве страсти. Для него она стала лишь легким развлечением, вот и все. Он видел в ней глупенькую наивную девушку, с которой приятно провести летние месяцы, ненадолго расслабиться перед началом серьезной взрослой жизни.
Холли содрогнулась, все в ней переворачивалось от отвращения к самой себе, стоило только припомнить собственное поведение… не тогда, когда она узнала о его решении уехать, а задолго до того, когда отдалась ему с таким безрассудством и радостью, когда трепетала от его прикосновения, плакала от наслаждения в ту первую ночь, проведенную с ним, ощущала жар его сильного тела, рвущегося в ее сокровенные глубины, умоляла прижать к себе крепче и заполнить ее всю пульсирующей мужской плотью.
Она отдала ему всю себя без остатка. Ни разу ей не пришло в голову, что она совершает ошибку, не скрывая от него своих чувств, показывая свою полную зависимость от него, и физическую, и эмоциональную, о чем позже она могла бы пожалеть.
Нестерпимо стыдно вспоминать абсолютное подчинение, телесное и духовное, чужой воле. От одной только мысли об этом все ее тело напряглось, словно протестуя против проявленной когда-то слабости. Холли торжественно поклялась, что никогда, никогда больше не допустит такого предательства по отношению к самой себе!
— Холли, ты себя хорошо чувствуешь?
Встревоженный голос Джона вывел ее из задумчивости. Она огляделась и поняла, что концерт уже кончился. Публика зашевелилась, зал наполнился шумом приглушенных разговоров и сдержанным покашливанием. Послышался скрип отодвигаемых кресел на деревянном полу, показавшийся Холли ужасным скрежетом. У нее возникло странное чувство: с нее словно содрали кожу, звуки и цвета действовали раздражающе, словно все ее нервы были обнажены.
Ей очень хотелось кивнуть в ответ и сказать Джону, что она действительно плохо себя чувствует и не в состоянии остаться на ужин, но гордость не позволила ей так поступить. Уйди она сейчас, как это будет выглядеть? Что о ней подумают? Наверняка кое-кто сопоставит факты и догадается, что она сбежала с приема, испугавшись встречи с Робертом.
— Да… нормально, — солгала она. — Просто голова немного болит, и все.
Холли неуверенно встала — высокая светловолосая женщина, внешне совершенно спокойная. Казалось, она не замечает устремленных на нее любопытных взглядов и не понимает, почему является центром внимания.
А вот ее спутник замечал все и гордился тем, что удостоился чести сопровождать такую прелестную женщину. В сотый раз Джона охватило жгучее разочарование оттого, что он не может найти путь к ее сердцу, сломать барьеры, которыми она себя окружила, заставить ее увидеть в нем мужчину, а не только хорошего друга. Ее постоянно окружал ореол холодной недоступности и затаенной печали, прячущейся в прекрасных глазах. Загадка, скрывающаяся за внешней сдержанностью, манила и завораживала Джона. Безупречное самообладание Холли, ее вежливая манера держаться, не допускающая ни малейшей фамильярности, доводили его до безумия. Временами ему отчаянно хотелось разбудить эту спящую красавицу, растрепать жадными пальцами ее безукоризненную прическу, увидеть припухшие от его поцелуев губы, изнемогающие от любви глаза, услышать учащенное биение ее сердца, порой он с трудом подавлял острое желание броситься к ней и заключить в объятия. Однако он не питал напрасных иллюзий и знал, что наткнется на глухую стену равнодушия, знал, что его страстный порыв останется без ответа.
