Медсестра молча вышла, проклиная себя за очередную нелепую оплошность. Джонатан, конечно, не видит, но с головой-то у него все в порядке. Шери даже боялась думать о том, что будет, когда он узнает, кто она на самом деле. Но, слава Богу, пока все, кажется, обошлось.
Шери прошла по коридору в комнату, которую родители Джонатана подготовили для внучки. Она припоминала, что, по словам Эйприл, эта комната в свое время предназначалась для детских игр.
Сейчас она изменилась до неузнаваемости. В центре стояла аккуратно застеленная кровать с розовыми подушками и с дюжиной мягких игрушек. Сбоку у стены стояли полки, выкрашенные белой краской, которые ломились от детских книг и игр. Перед окном размещались небольшой мольберт, доска с разноцветными мелками и деревянный столик.
Мэри Клер сидела за столом и рисовала на листе плотной белой бумаги.
— Привет, малышка! Что ты делаешь? — спросила Шери, ступив на бежевый ковер, застилавший середину деревянного, натертого до блеска пола.
— Рисую мой новый дом, — ответила девочка, широко улыбаясь.
— Это замечательно!
Шери посмотрела на рисунок и увидела несколько квадратов с печной трубой наверху. Внутри одного квадрата были изображены три фигурки — две большие и одна маленькая.
— Попробую угадать, — сказала Шери очень серьезно. — Это ведь твой папа? — И она указала на самую высокую из больших фигур.
Мэри Клер энергично закивала.
— А в середине я, — сказала она, коснувшись карандашом маленькой фигурки. — Ну а это вы, — добавила девочка, показав на меньшую из больших фигур. — Почти как настоящая семья! — заметила Мэри Клер и вернулась к прерванному занятию.
— Почти, — согласилась Шери.
Это замечание девочки взволновало ее, пробудив воспоминания о несбывшихся мечтах детства.
— Вам понравился мой рисунок? — спросила Мэри Клер, посмотрев на медсестру своими ясными голубыми глазами.
— Да, очень! — искренне ответила растроганная Шери, и если ее голос чуть дрогнул от волнения, то заметила это только она одна.
Мэри Клер взяла рисунок и, протянув медсестре, робко сказала:
— Возьмите его себе, если хотите.
Шери так расчувствовалась, что чуть не пустила слезу.
— Может быть, лучше подарить его папе?
Девочка посмотрела на нее удивленно, затем нахмурилась.
— Но папа же ничего не видит! Вы что, забыли?
Шери еле сдержалась, чтобы не улыбнуться, — такой обезоруживающей была детская логика.
— Как я могу забыть! Спасибо, Мэри Клер, я очень тронута твоим подарком, — сказала она, беря рисунок.
Час спустя Шери громко постучала в дверь комнаты Джонатана.
— Войдите! — Его приглушенный голос явно выдавал раздражение.
Шери вошла вместе с девочкой.
— Мистер Тревис, это мы с Мэри Клер, — сообщила она весело, стараясь не обращать внимания на недовольный тон хозяина комнаты.
Джонатан лежал на кровати с закрытыми глазами. Он снял ботинки и пиджак и расстегнул рубашку, обнажив часть загорелой груди.
Не обращая внимания на участившийся пульс, Шери подошла ближе.
— Как голова? Вам удалось хоть немного поспать?
— Болит. Поспать не удалось.
— А мы с Мэри Клер решили, что вы, должно быть, проголодались, — объяснила медсестра причину их визита, при этом она оказалась не в силах оторвать взгляд от оголенной, покрытой черными завитками волос груди Джонатана.
— Есть молоко и печенье, бодро сказала Мэри Клер. — Тебе принести, папа?
— Я не хочу есть! — бросил он отрывисто и с таким раздражением, что нижняя губа девочки предательски задрожала. — Который час?
— Четыре, — ответила Шери, прижимая к себе расстроившуюся малышку. — Когда приготовить ужин?
— Когда хотите. Решайте сами. Надеюсь, что продукты, которые я заказал утром в супермаркете, уже привезли.
— Да. И кто-то распаковал их и убрал на место.
— Это, вероятно, Джек Паттерсон, управляющий. Я говорил с ним утром по телефону.
— Что приготовить вам и Мэри Клер на ужин? — спросила Шери, думая, что было бы неплохо, хоть и скромно, но отметить их прибытие домой.
— Мне даже тошно думать о еде! Неужели вы этого не понимаете? И пожалуйста, оставьте меня в покое!
Его ответ неприятно поразил Шери. Она взглянула на Мэри Клер и увидела, как наполняются слезами ее голубые глаза.
— Мэри Клер, дорогая, может быть, ты пойдешь к себе и поиграешь? — предложила Шери, пытаясь уберечь девочку от чрезмерной раздражительности Джонатана.
Мэри Клер облегченно вздохнула и, бросив быстрый взгляд на отца, стремительно выбежала из комнаты.
Шери повернулась к лежащему на кровати Джонатану. Она хотела было сказать ему, что нельзя так вести себя в присутствии дочери. Но, увидев его изуродованное в автокатастрофе лицо и выражение неподдельного страдания на нем, передумала — слова застряли в горле.
— Голова так и не прошла? — спросила она участливо.
— Нет! Я же уже сказал! — рявкнул он, поморщился от нового приступа боли и начал тереть виски.
— Доктор Херстфилд должен был дать вам болеутоляющее.
— Таблетки в кармане пиджака.
Шери подняла спортивный пиджак, валявшийся на кровати, нашла тюбик с таблетками и высыпала две на ладонь.
— Я принесу стакан воды из ванной.
Когда она вернулась, Джонатан уже сидел на кровати.
— Откройте рот.
Неожиданно он подчинился, и она положила таблетки ему на язык.
— Вот вода.
Шери поднесла стакан к его губам. Едва ладонь Джонатана коснулась ее руки, она почувствовала тепло, исходящее от его пальцев, и замерла, задержав дыхание в ожидании, когда он проглотит лекарство.
Наконец Джонатан откинулся на подушки. Голова раскалывалась от боли, и в ней шумело так, будто в нее вонзался отбойный молоток. Он не спал. Он даже ни на минуту не задремал. Просто лежал на кровати, и его не покидала мысль о том, как же все-таки ужасно быть таким беспомощным.
Темнота словно сужала пространство. И хотя он никогда не страдал клаустрофобией, чувствовал себя заживо погребенным. Хотелось закричать от отчаяния и бессилия, но он сдерживал себя и лежал тихо и неподвижно, прислушиваясь к тому, как бьется его сердце.
— Дышите глубже. Попытайтесь расслабиться, — услышал он мягкий, успокаивающий голос медсестры. — Может быть, еще воды?
Джонатан покачал головой. Следуя совету, он сделал глубокий вдох… и внезапно ощутил знакомый аромат ландыша.
— Мистер Тревис…
— Мы же, кажется, договорились: зовите меня Джон, — поправил он ее устало и зевнул: видимо, лекарство начинало действовать.
