— Жаль. Дуг говорит, что Тиффани так любит.
Ей удалось продержаться секунд десять, прежде чем Джефри сбросил ее и встал. Охваченный бурей разных чувств: неверия, обиды, гнева на Тиффани, на себя, на Марджори, бесстыдно свернувшуюся на его качалке, — Джефри смотрел на нее сверху вниз, широко открыв рот, со слезами на глазах.
— Это правда, Джефри. Мой муж — любовник твоей жены, — сказала Марджори, надеясь, что наслаждение его болью успокоит ее собственную.
— И как давно ты это знаешь? — спросил он.
— С вечера четверга в лифте.
— В лифте?
— Я допрашивала Дуга все выходные… он рассказал все… я велела ему уйти, — Марджори говорила очень безразлично, хотя слезы в глазах противоречили сухости ее слов.
Вспоминая полную луну над балконом, Джефри глядел на Марджори, не видя ее. Он вдруг почувствовал себя обнаженным, отвернулся и натянул джинсы, забыв о трусах. С пустым презервативом в руке он упал на диван и закрыл глаза.
— Я не могу поверить, я не знал, — простонал он.
Когда он через минуту открыл глаза, его взгляд упал на часы. Пять пятьдесят пять — целый час эрекции, автоматически подумал он, как будто происшедшее было лишь делом времени.
Джефри прожил тяжелую неделю. Гнев и угрызения совести боролись в нем, попеременно побеждая друг друга. Стараясь понять свои чувства и оценить психологическую травму, он не разговаривал с Тиффани всю неделю, включив автоответчик и не подходя к телефону. Она позвонила в среду утром. Он не перезвонил, и она больше не звонила. Его поездка на побережье в пятницу вечером была грустной и полной воображаемых разговоров с нею. Даже подъезжая к Башне, он не был уверен в своих чувствах: хочет ли он вырвать признание в ее грехах или покаяться в своих, попросит ли ее уйти или будет умолять остаться. В лифте, где-то между первым и одиннадцатым этажами, все грехи как будто сбалансировались, и Джефри подошел к своей квартире с уверенностью в походке и прощением в сердце. Мысленно аплодируя себе, Джефри вошел в удивительно темную прихожую и включил свет. На мраморном столике лежала записка: "Ты необыкновенный человек, Джефри, но мы не можем продолжать эти отношения"».
… Пока компьютер сохранял мой опус, без всяких условий принимая написанное, я размышляла над мотивами своей версии. Ведь я не так хорошо знала Джефри Кауфмана, чтобы писать о его жизни: я лишь мельком видела его. Но тем не менее он казался знакомым. Может, это несправедливо по отношению к нему, но это правда.
Единственный психиатр, которого я знала, — Филип Краузен, как и Джефри, женился поздно. У него были необычайно близкие отношения с матерью. Он навещал ее почти каждый день. Всего пять или шесть лет назад я увидела ее некролог в газете, а через несколько месяцев — объявление о свадьбе Фила.
И Фил, как Джефри, был милым, спокойным… человеком, легко сбиваемым с ног страстями.
— Алисон, я знаю, что это неправильно, но я не могу больше скрывать свои чувства! — кричал он месяца через два после смерти Карла в своем кабинете, куда пригласил меня поговорить о поведении Шела.
Фил был одним из немногих друзей Карла еще до моего замужества. Они работали в одной больнице и играли в теннис, когда партнер Карла Лу Соммерс бывал занят, как в тот вечер, когда Карл умер. Карл и я общались с Филом на вечеринках больничного персонала и иногда ходили в кино или поужинать с ним и какой-нибудь его подружкой. Он был ненавязчиво красив, очень умен, и мне льстило его внимание.
Как в тот раз с финиками. Мы смотрели фильм, в котором герой очень похотливо ел спелый финик, объясняя своим приятелям, чем этот процесс похож на секс с женщиной. Эта сцена возбудила меня. За ужином после кино Фил заказал на десерт финики — довольно невинный поступок сам по себе. Но он наколол последний финик на вилку и протянул мне.
— Нет, спасибо, я больше не могу съесть ни кусочка, — сказала я, высокомерно отклоняя его игривое предложение.
Мой отказ прозвучал грубо и глупо. Почему я всегда делаю подобные глупости, подумала я, увидев, как веселые искры покидают его красивые зеленые глаза. Может быть, я просто не умею кокетничать. Может, потому, что я поняла в какой-то момент, что мотивы Фила глубже, чем просто флирт.
Именно Фил принес мне весть о смерти Карла на корте. Он помог мне с похоронами и научил, как сказать Шелу об утрате отца. Он приходил ко мне каждый вечер целую неделю после смерти Карла, чтобы разговаривать с Шелом, помогая ему привыкнуть к потере. После этого он звонил через день, чтобы узнать, как идут дела, не нужно ли нам что-то, не хочу ли я поговорить. Однажды в воскресенье он повел Шела в зоопарк, как-то вечером пригласил нас обоих на ужин. Дважды я приглашала его к нам. Он был ласков и нежен. И хотя я никогда не выказывала фальшивой скорби, но и не рассказывала ему о наших планах развода. Я убедила себя, что это было бы несправедливо. На самом деле это был инстинкт самосохранения: Фил нравился мне, и я боялась слишком привязаться к нему.
В тот вечер в его кабинете, когда я пришла поговорить об ухудшающемся поведении Шела — он стал писаться в постель, устраивать скандалы и тому подобное, — Фил казался напряженным и рассеянным. Уверив меня, что поступки Шела не выходят за рамки нормальной реакции маленького ребенка и что лаской я верну его в прежнее состояние, Фил спросил, как я справляюсь со своей потерей. Не успела я ответить, а Фил уже говорил о том, какой он видит меня: уверенной и сильной, и благородной, сказал, что восхищается мной. А затем вынул из книжного шкафа маленький томик стихов, открывшийся в его руках на затертой странице. Он протянул мне книжку со словами: "Я не знаю, что происходит в твоей душе, только что-то во мне отзывается на зов твоих глаз, и я не могу забыть их свет и нежность маленьких ладоней".
"Он любит меня", — подумала я, покрываясь румянцем и захлопывая книжку похолодевшими руками. Я уставилась на обложку, не смея поднять глаза, но чувствуя его пронзительный взгляд. Именно в тот момент он сел рядом и сказал: "Алисон, я знаю, что это неправильно, но я не могу больше скрывать свои чувства".
И вдруг мы оба оказались на полу, срывая одежду, и не отпускали друг друга, пока не утолили голод.
Увы, сила того притяжения оказалась недолговечной и вскоре куда-то испарилась. Охваченный страстью до акта, Фил не мог совладать с угрызениями совести после.
— Извини, Алисон… я не думал… Карл был моим другом… мы не можем так… это неправильно… — заикался он снова и снова, вырываясь из моих объятий и натягивая одежду. — О мой Бог, я потерял контактную линзу!
Он упал на колени, ощупывая узор восточного ковра в поисках стеклянной искры, пока я, смущенная и оскорбленная, одевалась.
