В порыве страсти они повторяли: «Я люблю тебя». Но никогда не говорили этих слов на трезвую голову. Иногда Антуан склонялся над Люсиль, и пока она восстанавливала дыхание, проводил ладонью по ее лицу, плечам и шептал: «Знаешь, а ты мне нравишься». В эти минуты голос его был полон нежности. Она улыбалась ему в ответ. А он рассказывал, как прекрасна ее улыбка, как он злится, когда она улыбается кому-то другому. «У тебя такая беззащитная улыбка… Странно даже. — Вовсе нет, просто я обычно думаю о чем-то своем. Улыбка — это способ оставаться вежливым. Моя улыбка не беззащитна, она пуста. — Бог знает, о чем ты только думаешь во время всех этих обедов, — продолжал он. — У тебя всегда такой вид, словно ты хранишь какую-то страшную тайну или замышляешь черное дело. — А у меня действительно есть тайна, Антуан…» После чего она брала его голову двумя руками и прижимала к груди: «Не забивай себе голову, ведь нам хорошо». И он замолкал. Он не смел заговорить с ней о том, что мучало его, что не давало заснуть длинными ночами, когда он лежал в постели рядом с Дианой, которая, в свою очередь, тоже делала вид, что спит. «Это не может долго продолжаться… Это не может долго продолжаться… Ну почему она не может навсегда остаться со мной?» Ему было не по себе от беззаботности и беспечности, с которыми Люсиль отметала от себя все проблемы. Она отказывалась говорить о Шарле, отказывалась строить планы. Может быть, она держалась за Блассан-Линьера из материальных соображений? Но она казалась такой свободной, она так естественно уходила от любого разговора, касавшегося денег (а видит Бог, больше всего о деньгах говорят лишь те, кто их имеет в избытке…), что он даже вообразить не мог, будто она способна сделать что-то ради денег. Она говорила ему: «Люблю жить легко», или «Терпеть не могу собственнических инстинктов». А еще: «Мне так не хватало тебя». А он никак не мог сложить эти обрывки в цельную картину. И он ждал глупо, бессмысленно ждал. Должно же что-то произойти. Их роман выплывет наружу, и случай совершит мужской поступок вместо него. Он презирал себя.
Антуан знал, что он беспечен и чувствителен. Но знал и то, что мораль для него не пустой звук. Никогда еще ни одна женщина не волновала его так, как Люсиль. Страсть часто охватывала его и раньше. А Сара? Чувство вины и раскаяние превратили эту связь, на самом деле походившую в своей незначительности на все остальные, в трагическую историю любви. Да, что-что, а самокопание было его коньком. С одинаковой легкостью он мог утонуть в горе или предаться счастью. А Люсиль приводила его в замешательство. Он не понимал, что она любила лишь раз в своей жизни, десять лет назад, и успела забыть об этом. Она воспринимала их страсть как неожиданный прекрасный и хрупкий подарок судьбы. Поэтому из суеверного страха, боясь сглазить, она не хотела ничего загадывать на будущее. Она любила ждать его, скучать по нему, любила прятаться. Наверное, ей бы понравилось жить с ним открыто. Каждая минута счастья была хороша сама по себе. Но если в последнее время она и ловила себя на том, что ей стали нравиться глупые песенки о любви, то звучавшие в них обычно слова вроде «единственной и вечной» ни в коей мере не относились к ней. Потому что ее единственной моралью было не лгать самой себе. Иногда ей даже казалось, что из-за этого она невольно превратилась в неисправимого циника. Словно желание быть честной перед собой обязательно вело к цинизму. Словно те, кто передергивает и накручивает слова на чувства, сохраняют свой романтизм на всю жизнь. Она любила Антуана и дорожила Шарлем. Антуан сделал ее счастливой, и ей было незачем, да и не хотелось делать несчастным Шарля. Уважая обоих, она не думала о себе, по крайней мере в той степени, чтобы начать презирать себя за то, что живет одновременно с обоими. Такое положение вещей делало ее жестокой и… конечно, счастливой.
Совершенно случайно она обнаружила, что способна и на страдания. Она не видела Антуана три дня. Светская жизнь столицы была столь насыщена, что случай развел их по разным театрам и ужинам. Свидание было назначено на четыре часа. Она пришла минута в минуту и очень удивилась, когда он не открыл дверь ей навстречу. Впервые за все время она воспользовалась ключом, который он ей дал. Комната была пуста, шторы отдернуты, и в первое мгновение ей показалось, что она ошиблась квартирой: ведь обычно ее встречал здесь полумрак. Антуан всегда зажигал маленькую лампу с красным абажуром в изголовье кровати, которая освещала кусок потолка и кровать. Она с любопытством обошла комнату. Такую знакомую и такую чужую. Прочла названия на корешках книг на полке, подняла с полу галстук, рассматривала насмешливую картину, которую раньше не замечала. В уголке стояла дата: 1900 год. Впервые она подумала о своем любовнике как о незнакомом молодом холостяке, время от времени где-то работавшем, имевшем скромный доход. Кем был Антуан? Откуда он взялся? Кем были его родители? Как прошло его детство? Она села на кровать, но почувствовав себя неуютно, вскочила, подошла к окну. Ее не покидало ощущение, что она пришла к незнакомцу. Ей стало неловко. Впервые она подумала об Антуане как о «другом». Как будто то, что она знала о его губах, глазах, руках и теле ничего не значило, ни о чем не говорило. Но где же он в конце концов? Уже было четверть пятого, она не видела его три дня, и телефон молчал. Преисполненная грусти, она мерила комнату шагами. От двери к окну, от окна к двери. Взяла с полки книгу, попробовала читать, но ничего не поняла и положила ее обратно. Время шло. Если он не смог прийти, то почему не позвонил? Она сняла трубку в надежде, что аппарат неисправен. Гудок был чистым и ровным. А может, он просто не захотел прийти? Эта мысль ударила, как молния, и Люсиль застыла посреди комнаты. Она стояла не двигаясь, как солдаты, в которых попала смертельная пуля, изображенные на эстампах. Вихрь воспоминаний пронесся в ее памяти: может быть, то, что она прочитала в его глазах как упрек, на самом деле было лишь скукой? Или те сомнения, когда она спросила, что мучит его, были на самом деле страхом. Только он боялся не противоречить ей, как показалось вначале, а сказать правду. А правда состояла в том, что он не любит ее больше. Она вспомнила десять разных выражений его лица и решила, что все это были выражения безразличия. «Что ж, — сказала она громко. — Он не любит меня». Она сказала эти слова спокойным голосом, но тут же они обернулись против нее, превратившись в удары хлыста. Она даже поднесла руку к лицу, словно защищаясь. «Но как же я буду жить, если Антуан не любит меня?» И тут же ее жизнь померкла. Ее словно обескровили, лишили теплоты, радости… Жизнь превратилась в покрытую пеплом безжизненную пустыню. Наподобие той, в Перу, что была изображена на фотографии из журнала. Картинка тогда понравилась Антуану.
