Снова забравшись на стремянку – шарфик надежно сидел на голове, – она возобновила работу, старательно стирая пыль с каждой из четырех лопастей, и уже приступила к последней, когда большие мужские руки обхватили ее за талию и подняли со стремянки в воздух.
Иви уронила метелку, ее испуганный вздох уже переходил в крик, и тут ее ушей коснулся сердитый голос Георгоса;
– И чем же ты тут занимаешься, дурочка ты такая, а?
К тому моменту, когда Георгос поставил ее на пол и, не выпуская из рук, развернул лицом к себе, испуг Иви сменился яростью. Какого черта он ее испугал?! И что он вообще делает дома? Его ждали часа через два, не раньше.
Но она ничего не сказала, глядя в сердитые голубые глаза тоже сердитыми глазами в смятенном молчании, боясь, что на этот раз ее гнев найдет себе выход не в очень благозвучных тонах.
Георгос не стал сдерживаться.
– Я думал, для тебя ребенок Леонидаса важнее всего на свете, – напустился он на нее. – Что тебя понесло на эту лестницу? Ты же могла упасть.
Задетая его намеком, Иви запротестовала:
– Я была в полной безопасности, пока ты не схватил меня сзади и не подвесил в воздухе. У меня чуть сердце не разорвалось.
И это не преувеличение, подумала Иви. Да что там! Сердце у нее колотилось так, что, казалось, вот-вот разорвется.
Осознав вдруг, что его руки все еще у нее на талии, она панически стряхнула их и поспешно развернулась, ударившись об лестницу подбородком. Боль и неожиданная собственная неуклюжесть взвинтили ее, и она обрушилась не Георгоса.
– Видишь, что ты наделал? – сердито закричала она.
В его вздохе был оттенок мученичества.
– Ничего я не сделал, Иви, кроме того, что попробовал позаботиться о тебе. Брат вверил тебя в мои руки. Я не прощу себе, если подведу его в том, что касается тебя.
Иви мгновенно устыдилась. Это она подводит Леонидаса. Снова превратилась в строптивую мегеру и портит людям настроение. В глубине души она понимала, что не слишком умно поступила е этой лестницей. Эмилия ведь не разрешила ей ничего подобного, а она своевольничает. К угрызениям совести и подспудному пониманию собственной глупости добавилось раскаяние.
– Извини, – сказала она севшим голосом. – Я не стану больше этого делать.
– Да уж надеюсь, – пробурчал он. – Но в следующий раз перед отъездом я дам матери и Эмилии строжайшие инструкции. Твоему здравому смыслу явно нельзя доверять, когда дело касается неуемной страсти к уборке.
Иви испуганно посмотрела на него. Не хватало, чтобы из-за нее у Алис и Эмилии были неприятности.
– Ой нет, пожалуйста, не говори им, – взмолилась она. – Они не виноваты. Правда. Они даже не знают, чем я тут занималась. Эмилия на кухне, а твоя мать отдыхает у себя в комнате.
На его лице появилось недоверчивое выражение.
– Ты хочешь сказать, что бродишь по дому, украдкой наводя чистоту, пока никто не видит? Да что с тобой? Это твоя тайная страстишка, а? Ты, что, одна из тех, кто помешан на чистоте в своем доме и не может пройти мимо, чтоб не провести по мебели пальцем, нет ли пыли?
– Да нет, конечно! Но я люблю, чтобы работа была сделана как следует. Эмилия вызвала уборщиков, а я разглядывала и восхищалась, как все великолепно выглядит, пока не увидела вдруг пыль на вентиляторах. Я просто не могла их не почистить.
– Она просто не могла их не почистить, – сухо повторил он.
В ответ на это саркастическое замечание подбородок Иви вызывающе вздернулся.
– Да, – ядовито выпалила она, – меня одолела страсть к чистоте!
– Ну-ну, – с удивлением воскликнул он. – Не такой ты затюканный котенок, оказывается, а? И наконец избавилась от дурацкого заикания, слава тебе, Господи. Надеюсь, насовсем.
Иви уставилась на него, еще раз подумав, что братья далеки друг от друга, как небо и земля.
– Я тоже на это надеюсь.
На губах у него заиграла озорная улыбка.
– Значит, ты поняла, что не такое уж я чудовище в конце концов?
Иви не могла оторвать от него взгляда. Ни разу за все это время Георгос не улыбался ей. Улыбка, придав теплоту лицу, совершенно его преобразила, исчезла холодная красота, рот смягчился в чувственном изгибе, в леднике голубых глаз загорелись веселые огоньки.
Такого Георгоса, как-то описал ей Леонидас, но до сих пор лично она таким его не видела и сомневалась, существует ли он в действительности. Такому Георгосу не требовалось прилагать усилий, чтобы женщины бросались ему на шею.
Несколько обезоруживающих мгновений она испытывала физическое притяжение, исходящее от Георгоса, потом горькое возмущение снова всколыхнулось в ней, заслонив собой все. Да, Леонидас стоил десятка таких, как этот!
– Я и не считала тебя чудовищем, Георгос, – деревянным голосом проговорила она.
– Не морочь мне голову, – улыбнулся он еще шире.
Сердце Иви затрепетало под действием его улыбки, в животе что-то тревожно ухнуло. Этого не может быть! Чтобы ее влекло к брату Леонидаса? Не может быть!
Но, похоже, так оно и есть...
– Некоторые люди вызывают в тебе все самое лучшее, – зле сказала она, питая отвращение сама к себе. – А другие – все самое худшее.
Улыбка погасла, очарование испарилось. Словно выключили свет. Иви стало легче. Кончилось минутное помрачение, только и всего. Что иное . она могла испытывать к Георгосу?
Он резко выпрямился, бессильно опустив руки вдоль тела. Сразу стало видно, что он очень устал, и остатки прежнего сочувствия к нему вновь напомнили о себе. Иви вздохнула.
– Да, – нехотя признал он, – был у Леонидаса такой талант, отдаю ему должное. Он вызывал у людей любовь к себе, несмотря на все его очевидные неудачи. Понятия не имею, как ему это удавалось, – добавил Георгос, покачивая головой.
Слово «неудачи» вызвало у Иви сильнейшее желание по-матерински защитить Леонидаса.
– Ты всегда намекаешь, что он неумеха и неудачник. Но это не так. Если измерять успех тем, насколько ценят человека окружающие, то Леонидас добился величайшего успеха.
Георгос смотрел сквозь нее странно безжизненным взглядом.
– Может, ты и права, Иви. Может, ты и права. – Обогнув стол, он рухнул в большое кожаное кресло, откинулся, на мгновение прикрыв глаза, а потом вновь взглянул на нее.
– Сходи скажи Эмилии, что я дома, ладно? – каким-то слабым голосом попросил он. – Обед, если можно, в семь. У меня куча бумаг, которые надо сегодня посмотреть.
– Хочешь... хочешь, я принесу тебе чашечку кофе? – нерешительно предложила она. Ей вовсе не хотелось быть все время с ним на ножах.
– Прямо сейчас?
– Да.
– Нет, спасибо. Сейчас мне нужно что-нибудь покрепче кофе. Через пару минут я сооружу себе настоящую выпивку. Да не хватай ты эту дурацкую лестницу, Бога ради! – вдруг взревел он, рывком подавшись вперед в кресле. – И, будь любезна, сними этот ужасный шарф. Ты смахиваешь на тетушку «не-надо-ли-вам-тут-убраться» .
