— Вот, — берет с него в руки маленькую неприметную вазу белого цвета, предназначенную для хранения в ней искусственных цветов. — Ты положишь сюда записку с желанием, в то время как я помещу свою.
— И что же дальше? — не совсем понимаю, что Олег затеял.
— До наступления Нового года мы их достанем и прочтем. Ты мою, а я — твою.
— Неужели ты намерен исполнить мое желание?
— По крайней мере, я буду знать о нем…»
Мои глаза фокусируются на вазе, о которой шла речь. Не думаю, что после выписки Гурова и уборки палаты, здесь кто-либо находился и тем более обращал внимание на крохотный сосуд. Подталкиваемая неведомой силой, я подхожу к столу, беру вещь в свои руки. На первый взгляд может показаться, что она пуста. Но это не так. Нашарив двумя пальцами клочок бумаги, я достаю записку. Одну. И она от Олега: «Я желаю, чтобы, желания, загаданные тобой, всегда сбывались».
11. Белый комочек счастья
Оказывается, поработать мне сегодня не удастся. Заприметив меня возле поста отделения в рабочем настроении, Лукин в прямом смысле слова ругается, обещает лишить премии, если еще раз вздумаю выйти в свой выходной на работу. Конечно, он не серьезно. Всем бы таких начальников.
— Вера Николаевна, хоть этот Новый год отметьте в кругу родных и близких, — звучат последние слова Анатолия Анатольевича перед тем, как вытолкнуть меня за дверь больницы.
Я же не скажу ему, что мне не с кем. Если только с мамой, но она, выслушав мою историю знакомства с Гуровым, посоветовала вернуться в город и ждать вестей от Олега. А вот сколько понадобиться времени на это — не сказала. Так ведь и всю жизнь можно ждать и не дождаться.
Я не еду домой, хотя время почти вечернее. Желание прогуляться по зимнему сказочному городу одерживает надо мной верх.
Который день продолжает кружиться снег; мороз немного ослаб, потеплело, но все равно присутствует повсюду ощущение зимней сказки. Я обхожу все скверики, несколько площадей и пару «французских» улочек, чтобы выйти к своему месту, где обычно вот такими же вечерами вместе со Снежком мы наслаждались прогулкой. Присаживаюсь на одну из скамеек, с утра очищенных от снега дворником. Прячу нос в шарф, а ладони в перчатках держу в карманах куртки.
Потихоньку замерзаю, но идти домой не хочется. Очередная встреча Нового года не сулит ничего интересного. Приду, приму душ, выпью чай и лягу спать. Где-то отдалённо за окнами услышу отголоски фейерверков, и шум веселья, доносящийся с соседних квартир. Хоть кому-то будет весело. Зато у меня есть елка. Наряженная, пушистая елка. Но и она счастья не принесет.
«Я желаю, чтобы желания, загаданные тобой, всегда сбывались…»
Желание моё всегда одно и то же, пусть я совершенно забыла о нашей с Олегом задумке. Безусловно, счастье необходимо для жизни, но мне достаточно такого, негромкого, всего лишь маленького чуда, настоящего, безмятежного, нежного… Быть кому-то нужной не только в трудный момент, как это обычно происходит на работе, а постоянно, каждый час нуждаться в ком-то самой. Сейчас, сидя на этой лавочке, в моей душе играет мелодия, вдалеке под которую «танцует» на катке талантливая девушка. Красиво, тонко, изящно вырисовывает круги на льду. Танец её наполнен жалобными нотками музыки, подобно моему теперешнему состоянию. Легко и ловко, едва касаясь лезвием коньков, она рисует узоры, как некие послания, схожие со сценарием некоторых событий из моей жизни.
— Девушка, вы ведь не собираетесь просидеть здесь до полуночи? Меньше, чем через час пробьют куранты, — неподалеку останавливается какой-то мужчина. Его беспокойство обо мне немного согревает, и я отвечаю ему:
— С наступающим.
Какое-то время он стоит, смотрит на меня и свои часы на руке, потом разворачивается и уходит.
Я остаюсь сидеть, а фигуристка — танцевать.
Интересно, ей также не с кем разделить бокал шампанского, дольку мандарина… Счастье, любовь, весь этот праздник?
«Я желаю, чтобы желания, загаданные тобой, всегда сбывались…»
Мои несбывшиеся желания всегда будут при мне, а вот исполнятся ли сегодня? Остаётся немного до того, как по телевизору объявят наступление Нового года, а я все ещё продолжаю сидеть и наслаждаться одинокими огоньками, развешанными на столбах, елях и зданиях вдалеке. А еще собачий лай Снежка гармонично дополняет картину парка.
Раз. Отдаленно. Два. Приближенно. Три. Совсем рядом.
Считаю лай собаки. Наверное, схожу с ума или замерзаю окончательно. Но когда вижу перед собой знакомую мордочку, когда собака, подбежав ко мне, кладёт на коленки, и глаза, умоляющие обратить на себя внимание, понимаю, что происходящее далеко не сон.
— Снежок?
Слышится ещё один лай. Затем собака поскуливает, а это значит, напрашивается, чтобы я ее погладила.
— Снежок!
Он принимается плясать вокруг меня, виляя хвостом. Снежка так много в его движениях. Не знает, что делать: то ли продолжать прыгать и лаять, то ли облизывать лицо в приветствии. Я смеюсь и плачу. Вскакиваю с места, напрочь не чувствуя ног, но мне наплевать. Передо мной мой Снежок, и я бросаюсь к нему, чтобы обнять и прижать к себе. А следом слышу голос, от которого сердце подскакивает к горлу:
— Вера!
— Олег? — не веря своим глазам, шепчу я, вытирая с глаз слезы.
Это не может быть правдой. Тру глаза, но образ хромающего мужчины в тёмном длинном пальто, направляющегося ко мне, никуда не исчезает. Кричу громче от переизбытка эмоций:
— Олег!
Несмотря на темноту в парке, моё зрение не подводит.
Ко мне направляется он. Всё тот же Гуров. Высокий, крепкий, мужественный и.… такой родной. Мне хочется отхлестать его по щекам за то, что заставил ждать, нервничать, сомневаться в искренности его чувств по отношению к себе. Хочется ругаться и плакать, но беру себя в руки, а желание кинуться в объятия оказывается превыше всего.
Отпуская пса, быстрым и уверенным шагом сокращаю расстояние, чтобы ощутить его присутствие и почувствовать прикосновения наяву.
— Вера, — шепчет он, утыкаясь носом в мою вязанную шапку.
— Олег, — вторю ему, потираясь щекой о драповую ткань его верхней одежды. Гуров обнимает одной рукой, вторая спрятана внутри пальто. Для счастья достаточно обыкновенного его присутствия, знать, что с ним все в порядке, и он живой. Большего и не нужно.
— Ты вся промерзла, — говорит он, не отрываясь от меня.
— Ждала какого-то волшебства, — отвечаю ему, улыбаясь широко-широко.
— Родная.
— И, кажется, дождалась.
— Я обыскался тебя, — начинает беспокойно тараторить Гуров. — Телефон твой выключен, дома тебя нет, я даже ездил в больницу, думая, что ты работаешь. Но тебя и там не оказалось.
— Как же ты нашел меня? — отстраняюсь, чтобы заглянуть в его глаза, по цвету которых я скучала.
— Снежок привел сюда.
Пес, услышав свою новую кличку из уст Олега, принимается вокруг нас радостно нарезать круги.
— Теперь ты знаешь, каково это, быть в неведении, — выходит резко, как упрек. Ничего не могу поделать в нашей с ним ситуации. Все-таки я злюсь, и одновременно счастлива, что наконец-то он рядом.
— Знаю. Прости, Вера. Прости, что пришлось исчезнуть.
— Пришлось?
Почему я удивлена, ведь сама знаю причину, и Лора говорила, что не по собственному желанию скрывался Олег. После всех дней, прожитых в неизвестности, я заслуживаю, чтобы знать от него самого.
Он улыбается уголками губ, трехдневная щетина ему к лицу, к его шелковистым тёмным волосам и потрясающе выразительному взгляду. Затем делает вдох и говорит совершенно без улыбки.
— Я уехал из больницы, потому что рядом со мной ты находилась в опасности.
— Что? — не совсем понимаю, о чем он.
— Тому, кто причастен в случившемся, удалось на меня выйти и угрожать на расстоянии. Прежде всего я не мог подвергнуть тебя той беде, которая в любой момент могла настигнуть.
От услышанного мне становится не по себе. Я никогда не думала о том, что подобным образом могу привлечь внимание какого-то психопата.
