— По-моему, ты всю жизнь твердила, что назвала бы дочь Лорен или Зоуи, — ворчливо напоминает Нейл.
Стефани смеется.
— Я была не уверена, что предпочла бы — Лорен, Зоуи или Сиара. А сейчас чувствую, что мой выбор определенно пал бы на Сиару.
— В жизни все закономерно, — таинственно произносит Мирабель. — Ты мечтала о дочери Сиаре, и Бог дарит ее тебе.
Проклятье! Надо бы хихикнуть или хотя бы покривляться — словом, как-нибудь выразить, что их глупости ласкают мне слух. Я же сижу, будто кол проглотила, и раздумываю о том, что взялась за работу, которая мне не по плечу. Это со стороны просто рассудить: приехала, похихикала, покрасовалась и забирай легкие денежки. А когда сознаешь, что должна в прямом смысле выполнять актерскую работу, да еще совершенно без подготовки, понимаешь, что лучше бы обошлась без лишних денег.
Мирабель с шумом набирает в грудь воздуха, но Нейл, видимо смекая, что зря ко мне не прислушался, спешит спасти положение и опережает ее:
— Послушайте, не приставайте к Сиаре с расспросами. Она устала и мечтает отдохнуть.
Мирабель и Стефани, как по команде, закрывают рты ладонями. Я ненатурально улыбаюсь. Выглядеть букой, даже перед людьми, которые ничего не значат в твоей жизни и скоро навек исчезнут из нее, весьма неприятно. Нейл, сдвигая брови, смотрит на бабушку, потом на мать.
— Кстати, а откуда вы узнали, каким мы прилетим рейсом? Я ведь никому ничего не говорил.
— Мы знали, что вы прилетите сегодня, — начинает Стефани.
— И догадались, что не поздно вечером, — подхватывает Мирабель.
— Поэтому решили приехать в аэропорт где-нибудь в полдень и подежурить там. — Голос Стефани звучит так, будто она рассказывает про нечто само собой разумеющееся.
Надо заметить, для свекрови и невестки у них поразительное понимание и лад. Они умудряются говорить почти одновременно и при этом не перебивать друг друга и не заглушать.
Нейл дергает головой и усмехается.
— Вы что же, торчали в аэропорту с двенадцати дня?
— Мы приехали немного раньше, — говорит Мирабель. Замечаю боковым зрением, сколь юношеским блеском горят ее обрамленные сетью морщинок глаза, и становится не страшно стареть.
— И встречали каждый рейс с этим вашим плакатом? — с насмешливыми нотками, из-за чего мне становится немного жаль Мирабель и Стефани, спрашивает Нейл.
— Плакат мы подняли, только когда увидели вас, — похлопывая по большой сумке, в которую она убрала свернутый в трубку постер, говорит Стефани.
Нейл прыскает.
— Вам что, больше нечем заняться?
Будь я на месте этих чудачек, наверное, обиделась бы. Они же дружно смеются.
— Занятий у нас перед завтрашним днем море, — говорит Мирабель. — На главное и самое-самое приятное — как подобает, встретить вас.
Что значит, по их мнению, «как подобает»? — гадаю я весь остаток пути. Лица Стефани и Мирабель светятся улыбками, и, хоть обеим явно не терпится пристать ко мне с разговорами, они держат свое любопытство в узде и лишь многозначительно переглядываются да ласково треплют нас то по плечу, то по колену. Нейл еще раз заводит разговор об отеле, говорит, что так будет удобнее всем, старается быть непреклонным и твердым, но его мать и бабушка столь шумно и эмоционально пускаются объяснять, почему об этом не может идти речь, что даже я готова согласиться с ними, лишь бы они успокоились.
Машина останавливается перед трехэтажным домом, который опоясывают фигурно подстриженные кусты. Мирабель с легкостью двадцатилетней девушки выпархивает наружу и оставляет дверцу широко раскрытой. Выхожу следом, раздумывая, откуда в ней столько задора и сил. Может, это оттого, что она рано ложится спать? Или, допустим, не ест мяса? Или просто потому, что слишком горячо любит жизнь?
Холл в доме слепит белизной. Лилейный, точно заснеженное поле, мраморный пол, подпирающие потолок колонны, диванчики с поблескивающими резными ножками. Обстановка отдавала бы больницей, но благодаря мягкому светло-лимонному ковру, обилию излучающих желтый свет ламп и лесным пейзажам на стенах, согревает домашним уютом. Да уж, по-видимому, жених Мирабель в самом деле весьма и весьма богат.
Она останавливается у подножия лестницы и с загадочным видом поворачивается к нам.
— Я распорядилась, чтобы для вас приготовили самую большую в доме спальню.
Мне делается дурно.
— Одну? — само собой слетает с моих губ.
Мирабель благодушно смеется.
— Это в мое время было принято притворяться, что до свадьбы мы знать не знаем ни о поцелуях, ни о чем прочем. Слава богу, подобные предрассудки остались в прошлом. — Не замечая ужаса на моем лице, она поворачивается и идет вверх по лестнице. — Я провожу вас. Передохните, переоденьтесь, и к шести мы ждем вас в гостиной. Она внизу, первая дверь справа.
Нейл стоит, заложив за спину руки и глядя на меня виноватым взглядом. Я беспомощно оборачиваюсь. Стефани, опершись рукой на спинку дивана, одобрительно кивает и подмигивает мне. Вот так история! Еще секунду-другую стою на месте, потом делаю несмелый шаг вслед за Мирабель. Нейл идет со мной бок о бок.
Когда мы остаемся одни в огромной спальне с видом на милую лужайку, я резко поворачиваюсь к нему и выпаливаю:
— Доигрались!
Он вытягивает вперед руки.
— Пожалуйста, успокойся.
— Успокойся?! Меня вынуждают спать в одной комнате с совершенно мне незнакомым, мало того — неприятным, типом, а я должна сохранять спокойствие?
Нейл моргает — не то от моего крика, не то оттого, что я называю его неприятным типом.
— Я сам не думал, что так выйдет…
— Очень скверно, что ты ни о чем не пожелал думать! — кипячусь я, не заботясь о том, что выгляжу в эти минуты наверняка довольно неприглядно. — Получается, ты один во всем виноват! — Снимаю с плеча сумки и театральным жестом кидаю их перед собой на пол.
— В чем я виноват?! — восклицает Нейл. — В том, что мои мамаша и бабуля на старости лет сошли с ума?
— Ты знаешь, какие они, мог поднапрячь воображение и представить, что твои родственницы в состоянии выкинуть! Тогда можно было бы что-нибудь предпринять, как-нибудь избежать этого цирка!
Он быстро качает головой и жестом просит меня выслушать его.
— Я ушел из родительского дома восемнадцатилетним мальчишкой, когда поступил в колледж. И после этого нечасто общался с матерью, тем более с бабушкой, поэтому, во-первых, подзабыл, что они за люди, а во-вторых, не знаю, как их изменила жизнь. Говорят, женщины после пятидесяти, бывает, меняются до неузнаваемости.
Складываю руки на груди, подхожу к необъятных размеров кровати и присаживаюсь на край.
