Беру бокал и делаю еще два глотка вина. Во мне все бурлит, но я стараюсь казаться невозмутимой. Максуэлл одобрительно кивает.
— Так-то лучше, — с той же улыбкой произносит он. Его лицо серьезнеет, а во взгляде светится желание не обидеть, а помочь. — Понимаешь, у меня создалось впечатление, что ты еще… как бы это сказать?
— Что? — требовательно спрашиваю я.
— Не вполне повзрослела, что ли… В определенном смысле, — торопливо прибавляет Максуэлл, когда мои ноздри вздрагивают от возмущения.
Я складываю руки на груди и ничего не отвечаю.
— По-моему, ты смотришь на мать и отца глазами ребенка, который привык, что они созданы только для него и не имеют права на личную жизнь, — более уверенно продолжает он. — Ты у них единственная?
— Да. — Я пытаюсь не обращать внимания на гадкое чувство, растекающееся по груди склизкой овсяной кашей, которую я с детства терпеть не могу.
— Тем более, — говорит Максуэлл. — Наверняка они баловали тебя и ни в чем тебе не отказывали, — задумчиво прибавляет он. — Старались не ссориться на твоих глазах, демонстрировали свою любовь друг к другу…
— Они вообще не ссорились! — восклицаю я.
Максуэлл серьезно, почти строго и вместе с тем тепло смотрит мне в глаза и качает головой.
— Такого не бывает, Келли.
Мне становится душно, хоть и по-прежнему работает кондиционер.
— Я знаю, что тебе очень тяжело, но рано или поздно ты должна повзрослеть и взглянуть на родителей со стороны. Как на обыкновенных мужчину и женщину, которые вырастили тебя, отдали тебе все, что только могли, а теперь имеют полное право подумать о собственном счастье. — Он уверенным жестом берет мою руку и сжимает ее, будто чувствуя всю глубину моей боли и пытаясь часть забрать себе.
Я больше не сопротивляюсь. Мне делается ужасно стыдно. Получается, теперь я в его глазах изнеженный, капризный, самовлюбленный ребенок, который дожил до двадцати восьми лет, но до сих пор не может проститься с детством… Наверное, в душе он меня презирает.
— Твой отец, может, в чем-то и наивен, но ведь не до такой же степени, чтобы не понять, питает ли к нему Нина серьезные чувства, — тихо и спокойно, точно читая молитву, произносит Максуэлл. — Если он с ней уже год, значит, им неплохо вместе. Может, она его спасение, награда за пережитые мучения. А мама… По-видимому — как это ни печально, — ей действительно стало тесно в их общем доме. — Он какое-то время молчит и прибавляет — Я совершенно с ними не знаком, но уверен в одном: то, что ты не принимаешь их новых партнеров, бесконечно мучает обоих.
У меня пересыхает горло, но до бокала с вином не дотянуться — рука сделалась каменной. Такое чувство, что вокруг пылает огонь, а я сижу в середине, в самом пекле. Какое-то время в голове стоит гул, потом звенит мысль: надо непременно обдумать его слова, но не сейчас, потом. Когда его не будет рядом и я останусь один на один со своим позором, с неразберихой чувств…
Надо срочно заговорить о чем-то другом, заставить себя встряхнуться и как можно скорее уйти. Через силу улыбаюсь, все-таки дотягиваюсь до бокала и выливаю в рот остатки вина. Оно помогает немного расслабиться.
— Послушай, я все хотела у тебя спросить, — произношу я, по-моему чересчур громко. — Почему ты решил снять именно такой фильм?
Максуэлл немного отодвигает тарелку и ставит локти на стол.
— Какой?
— Ну про женщину, про ее романы? По сути, это запутанная любовная история.
Он хитро улыбается и качает головой.
— Вовсе нет. Просто ты не совсем поняла мой замысел. Глория ищет себя, свой путь, плутает в поисках ответов, пытается найти их с помощью мужа, потом гораздо более взрослого и опытного человека, но на сугубо личные вопросы не ответит никто, только она сама. В конце фильма Глория это понимает, поэтому окончательно расстается с обоими своими мужчинами и смело идет вперед, не завися ни от кого. Она осознает, что полагаться в жизни можно лишь на себя. Это фильм о взрослении. Я бы сказал, в нем звучат даже феминистские нотки, — с той же улыбкой говорит он. — Только обретя полную свободу, Глория найдет счастье. И встретит такого же, как она, уверенного в себе человека.
Фильм о взрослении, эхом звучит в моих ушах. Я этого не поняла, потому что сама еще, видимо, не повзрослела… Лучше не пытаться менять тему, разговор в любом случае сведется к тому, о чем я беседовать не готова. Надо придумать предлог и немедленно уйти…
— Болит голова? — озабоченно спрашивает Максуэлл. Со смущенной улыбкой киваю.
— Не очень сильно. Это, возможно, от вина. Не следовало столько пить. — Вообще-то я всегда ограничиваюсь одним бокалом — будь то праздник или обычный вечер…
— Может, примешь таблетку? — предлагает Максуэлл.
Качаю головой.
— Я стараюсь глотать поменьше лекарств. Если чувствую, что могу обойтись без них, готова даже немного потерпеть боль. Для организма вся эта химия не слишком полезна.
Я уже намереваюсь встать из-за стола, когда Максуэлл поднимает руки ладонями вверх и с улыбкой кивает на них.
— Тогда давай я сделаю тебе массаж. Разомну позвонки и шею — этот метод еще никому не причинял вреда.
Мой взгляд перемещается на его ладони, и голова слегка затуманивается от неожиданного томительно-сладостного предчувствия. Максуэлл, не дожидаясь ответа, поднимается, становится у меня за спиной и мягко опускает руки на мои плечи.
— Расслабься, — говорит он полушепотом. — И доверься мне. У меня в этом деле большой опыт. Я начал делать массаж отцу, когда был одиннадцатилетним мальчишкой. У него сидячая работа, временами побаливает спина.
От тепла его ладоней в моей душе ослабляются узелки досады и стыда, веки сами собой смыкаются. Максуэлл медленно и уверенно начинает массировать мою шею, и я в его нежно-властных руках превращаюсь в пластилин. Хочется предвосхищать каждое его действие, идти навстречу малейшему движению, стать с этими ласковыми знающими пальцами единым организмом.
За расслаблением, растекающимся по всему телу густой теплой волной, приходит возбуждение и легкое сумасшествие. Моя грудь высоко вздымается, ей становится тесно в плену блузки, бедра, обтянутые тонкой тканью юбки, начинает слегка покалывать.
Руки Максуэлла скользят мне на плечи, опускаются ниже, приостанавливаются в районе ключицы, и я, представляя, что этим все кончится, распахиваю глаза. Максуэлл медленно поднимает руку вверх и проводит по моим губам, едва касаясь их. Я, содрогаясь, целую его пальцы, вновь закрываю глаза, поворачиваю голову, чувствую на щеке его горячее дыхание и тянусь губами к его губам…
