с кем не разговаривал, на вопросы отвечал вежливо, но односложно. Единственным развлечением, которое он разделял с персоналом больницы и пациентами, были шахматы. Играл Николай Михайлович вдумчиво и с интересом. Казалось, именно в эти редкие часы он отпускал свою внутреннюю боль и оживлялся.
Для мужчин он был потенциально интересным собеседником, но разговорить его никак не получалось. Женщины в возрасте на него засматривались. Особенно не так давно овдовевшая санитарка Галя с добрыми карими глазами под отечными веками. Шестой размер ее груди терялся на фоне еще более выдающегося живота. Шансов у одинокой Гали было немного: Николай Михайлович только кратко благодарил ее за свежее белье или дополнительную порцию кефира. К ее сетованиям на тоскливую и безнадежную жизнь относился лишь с вежливым сочувствием.
Одним из немногих, с кем Николай Михайлович регулярно общался, был Петр Петрович, главный врач больницы. Николай Михайлович чувствовал к себе по-настоящему неравнодушное отношение доктора и даже переживал, что подводит его тем, что никак не может полностью восстановиться. Петр Петрович был необычайно заботливым: внимательно прислушивался ко всем жалобам пациента, подробно обсуждал с ним новые симптомы и обострение старых. Он незамедлительно купировал острые состояния и просил медсестер и нянечек сообщать ему даже о незначительных изменениях самочувствия Николая Михайловича. Безусловно, такая забота не могла не трогать.
Еще одним человеком, с которым Николай Михайлович иногда разговаривал, был подросток Николка. У него были большие, тоскливые, чуть выпуклые глаза, длинный ровный нос и неестественно прямая осанка. Николаю Михайловичу он напоминал грустного Буратино. Всегда идеально вежливый, Николка был готов прийти на помощь любому, кто бы его об этом ни попросил. Обычно парень проводил в больнице двое-трое суток подряд, а затем куда-то пропадал на неделю. Иногда, правда, мог остаться в больнице дней на десять, но в это время с ним было почти бесполезно разговаривать. Его взгляд был почти безжизненным, а речь – путаной и обрывистой.
Персонал Николку очень любил, хотя молодые медсестрички часто над ним подшучивали и вгоняли в краску. Казалось, у Николки было полное отсутствие брезгливости. Он безропотно помогал ухаживать за лежачими больными, выносил судна, мыл престарелых пациентов, очень проворно и тщательно убирался в затхлых палатах. Николка был сиротой, точнее, отказником, но сам он свято верил в то, что его родители трагически умерли.
Николай Михайлович жалел парня и старался ему по возможности помочь. Он рассказывал мальчику про животных и птиц, про города и природные достопримечательности. Долго проработав дальнобойщиком, Николай Михайлович накопил немало интересных историй и воспоминаний. Он ярко и живо описывал хибинские ледники с горящим над ним северным сиянием, голубую толщу льда Байкала, дымящиеся камчатские сопки. Пейзажи всплывали в голове Николая Михайловича в мелких подробностях. Он чувствовал даже запахи тех мест, которые освоил много лет назад, но вот бесконечные дороги, которые исколесил взад и вперед, почти не вспоминались. Наоборот, плывущие перед глазами засыпанные снегом ели или пестрые октябрьские клены виделись ему как будто из окна поезда с накрахмаленной белой шторкой.
– Ну, Николаш, отдал свой религиозный долг? – с улыбкой спросил Николай Михайлович, увидев своего знакомого. – Все углы перекрещены, все яйца освящены? – Николай Михайлович был атеистом, но понимал, что вера во многом помогает его юному другу справляться с житейскими трудностями. Да и сарказма Николка в силу своего детского восприятия мира заметить не мог, поэтому Николай Иванович частенько позволял себе подтрунивать над парнем.
– Во славу Божию праздник прошел замечательно! – радостно встрепенулся Николка. – Я вам тут и куличика принес, и яичек. Пасочку вот сама матушка-настоятельница делала. Разрешила мне сюда забрать – раздать всем убогим и юродивым.
Николай Михайлович лишь усмехнулся и не стал спрашивать, к какой категории его самого причисляет молодой простодушный друг.
– Колокола звонили, аж в ушах гудело! – взволнованно продолжал Николка. – А народу в этот раз было не сосчитать! Вот ведь как в храм-то все потянулись по милости Божией! Батюшка столько исповедовал в этот раз, что еле на крестный ход успел. А ведь у нас чуть все не пропало вообще. Цветочница наша, Люда, на сносях оказалась, и уж мочи у нее не было храм украшать. Представляете, цветы привезли, а украшать некому. Ох, как наша Катерина Владимировна-то сокрушалась, но у Бога ведь на все решения находятся. Ангелы нам в храм очень девочку хорошую послали. Она в цветах разбирается, помогала букеты собирать и образы украшать. Матушка ее потом пособить приехала – до ночи работали, еле успели все сделать. И утром женщина эта красивая, мама девочкина, еще на несколько часов приезжала. Одна, правда, без дочки… А я так надеялся девочку опять увидеть. Всю ночь думал, как мы под звон колоколов вокруг храма ходить будем. А она не пришла. Эх, Николай Михайлович, какая она красивая и хорошая. Юбку только она очень короткую носит, не для храма… А глаза у нее темные, крупные, Мариной зовут. У нее еще волосы красивые, жалко только, что она их в розовый цвет красит, не по Божьему закону это. А матушка ее, Алина Игоревна, знаете какая хорошая женщина? Высокая такая, добрая, мне ласковые слова говорила… Только почему-то волосы дочери разрешает портить. Я свою матушку не помню совсем, но мне кажется, что она такая же красивая и умная, как Алина Игоревна, была. Наверное, она мне сказки хорошие читала, куличики песочные со мной лепила, спать меня укладывала. А папка, наверное, по дому что-то делать меня учил. Мне вот вспоминается, что мы с ним табуреточку мастерили.
Николка все продолжал говорить и не замечал, что его собеседник с силой массирует виски, как будто стараясь смягчить резкую головную боль. Но боль, по-видимому, становилась все сильнее. Николай Михайлович положил руку на плечо Николке и тихо сказал:
– Дружок, кажется, у меня приступ начинается. Мне бы полежать. Потом поговорим.
– Ох ты батюшки, болезнь окаянная, будь она неладна, как крутит! Давайте я вас провожу до палаты и пасочку принесу? Вы бы молились все-таки, Николай Михайлович! Господь милостив, смирит недуги и управит все. Вы добрый человек, а хорошим людям Боженька всегда помогает.
Но Николай Михайлович только махнул рукой и быстро направился в сторону корпуса.
* * *
Дмитрий Николаевич взволнованно ворвался в дверь кабинета с высокими потолками и деревянными панелями на стенах.
– Прошу вас, доктор, поговорите со мной прямо сейчас. Мне совестно вас отвлекать все время, но поверьте, это очень важно. Мне кажется, что произошла огромная ошибка. И вы только зря со мной мучились столько времени.
– Боже мой, да успокойтесь вы, сейчас со всем разберемся! Присаживайтесь, только постарайтесь дышать ровно. Не хватало нам еще нового сердечного приступа. Вам категорически
