Констанс кивнула и встала.
Если бы не неловкость, которую Констанс постоянно испытывала из-за физического влечения к Мэтту, то сейчас, по дороге в свой кабинет, она думала бы о том, что он очень милый и понимающий человек. Но она находилась во власти радости и страха одновременно, и оба эти чувства были настолько сильны, что девушка никак не могла сосредоточиться и спокойно работать.
Неужели я правильно его поняла? Неужели он сказал то, что действительно думает? И, если да, что мне теперь делать?
Констанс пришлось сознаться в собственном малодушии. Она ничего не будет предпринимать вообще, если Мэтт ничего не предпримет. Будет, как страус, прятать голову в песок.
На это есть много причин. Во-первых, она могла просто неверно его понять. Во-вторых, Мэтт, возможно, хочет просто установить со своими служащими дружеские отношения. В-третьих, он, вероятно, отнесся к ней как к другу, как к коллеге и как к товарищу по группе работы с подростками. И незачем пытаться решить проблему, которой, возможно, вовсе не существует.
Констанс невесело улыбнулась. Ей за глаза хватает и реально существующих проблем.
— Дорогая, эта роза просто чудо!
Констанс счастливо улыбнулась, видя, что отчим действительно в восторге от подарка. Дон наклонился и поцеловал ее в щеку.
В семье существовала традиция, что подарки на дни рождения не открывают до праздничной чайной церемонии со свечами и тортом. Задуть свечи Дону помогали внучки, дочери Хейзл.
Теперь, когда подарки были вручены, дети стали спорить, кто задул больше свечек.
— Думаю, нужно уложить их сегодня пораньше, — сказала Хейзл сестре. — Иначе день закончится ссорой и слезами. Девочки перевозбудились.
Констанс вызвалась посидеть с детьми, чтобы Хейзл и Джефф могли сходить куда-нибудь.
После праздничного чая сестры неторопливо шли к дому Хейзл. Девочки, гоняясь друг за другом, вприпрыжку следовали за ними.
— Ты сегодня такая задумчивая. Что-то случилось? — спросила Хейзл.
Констанс хотела солгать, но, перехватив проницательный взгляд сестры, нехотя призналась:
— Да так… кое-что.
Запинаясь, она стала рассказывать сестре о странных отношениях, сложившихся между ней и Мэттом.
— И что же? — спросила Хейзл, когда Констанс замолчала.
Девушка озадаченно посмотрела на сестру.
— Констанс, — с шутливой укоризной заявила Хейзл, — вряд ли найдется много женщин, которые считают проблемой то, что их физически привлекает мужчина, которому они тоже нравятся. Проблема — это когда женщину не хотят, а не наоборот.
Констанс покраснела от возмущения.
— Но я не такая, как ты. Мне не нужна… не нужна страсть.
Хейзл вдруг остановилась. Констанс тоже.
— Иными словами, ты боишься страсти, верно? Господи, ты же лишаешь себя одной из самых захватывающих радостей жизни!
— Это ты так думаешь, — жестко перебила Констанс. — Но я не такая, как ты, мне никакие страсти не нужны. Они… разрушают все.
Хейзл помрачнела.
— Ты сейчас говорила обо мне и о Поле, да? О нашем разводе? Но ведь именно в результате нашей с Полом взаимной страсти родились мои девочки. От того, что ты называешь разрушительным…
К глазам Констанс подступили слезы, а Хейзл проникновенно продолжала:
— Да, моя любовь к Полу причинила мне много боли, но я ни на секунду не пожалела о том, что любила его. И я скорее согласилась бы пережить в десять раз больше обид и горестей, чем жить без радостей любви, без такого всепоглощающего желания.
— Но я совсем другая, — упрямо стояла на своем Констанс. — Мне это не нужно.
— Вот как?! — с вызовом переспросила Хейзл. — Умом ты, может, и не хочешь этого, но твое тело, все твои чувства говорят совсем о другом, не так ли?
Не зная, что ответить, Констанс отвернулась и поспешила вслед за девочками, которые оказались далеко впереди. Ее грудь пронзила сильная боль. Девушка уже жалела, что стала обсуждать столь щекотливую тему. Заранее было ясно, что сестра не поймет ее.
Хейзл нагнала ее и мягко сказала:
— Мы все боимся связать себя, боимся любить, потому что не хотим терять. Поверь, дорогая, эти страхи знакомы каждому.
Констанс покаянно подумала, что недооценила сестру, и неуверенно отозвалась:
— Но ведь ты-то никогда этого не боялась.
— Ты так думаешь? — Хейзл невесело улыбнулась. — Знаешь, Джефф хочет на мне жениться. Я уверена, что люблю его. Девочки от него в восторге… Я не сомневаюсь, что он любит и их, и меня, но пока не могу ответить ему согласием. Знаешь почему? Потому что боюсь. Разговаривая сейчас с тобой, я поняла, насколько мешает нам этот страх и сколько боли причиняет. Ведь Джефф не виноват в том, что Пол разлюбил меня и ушел. Но из того, что Пол обманул мое доверие, вовсе не следует, что я не могу доверять Джеффу. А ты… Ты хочешь застраховаться от всего на свете, — с улыбкой добавила она, отпирая дверь своего дома. — Но ведь жизнь не таблица умножения, где дважды два — всегда четыре.
В тот вечер Констанс ухитрилась не слишком много думать о Мэтте. Она была занята своими маленькими племянницами, развлекала их и играла с ними. Разумеется, спать девочки легли гораздо позже положенного часа. Когда Хейзл вернулась, Констанс ушла ночевать к родителям.
Зато Мэтт приснился ей ночью: он обнимал и целовал Констанс, а она льнула к нему, шепотом умоляя прижать ее еще крепче, ласкать еще сильнее. Подсознание выпустило на свободу те чувства и эмоции, которые, бодрствуя, девушка старательно подавляла.
Проснувшись, Констанс подошла к зеркалу, намереваясь причесаться, и вдруг, увидев свое отражение, едва не выронила из рук щетку. На ее лице были написаны откровенное желание и страсть — она все еще находилась во власти чувственных образов, явившихся ей во сне.
Такой она еще никогда себя не видела. И вовсе не хотела такой быть. Во сне существовала совсем другая Констанс, чье тело в объятиях обнаженного Мэтта извивалось и дрожало от острого, всепоглощающего желания. Девушка со смущением вспомнила свои протяжные стоны и слова страсти, которые шептала Мэтту во сне, и поразилась, что могла подумать такое, не то что сказать.
Но это был всего лишь сон, покраснев, напомнила себе Констанс. Просто сон. Такого не может быть. И не должно быть никогда.
— Мы отлично посидели, теперь всем нам необходима прогулка, — твердо заявила на следующий день Хейзл после обеда у родителей. — Посуду пока бросим, мы с Констанс вымоем ее, когда вернемся. Давайте побудем на солнце. Далеко не пойдем — до реки и обратно.
Они оказались не единственными, кто хотел погулять и порадоваться теплой солнечной погоде. Констанс с улыбкой наблюдала за резвящимися племянницами и не знала, что сама стала объектом наблюдения, пока мужской голос не окликнул ее по имени.
