В спальне темно, я ложусь, и целую тёплое плечо жены.
— Её гром разбудил, — говорю я.
Она прижимается ко мне в темноте и шепчет:
— Ты помнишь, мы встретились такой же осенью? Так же шумело море, и дул сильный ветер…
С криками чайки носятся над волнами, то касаясь крыльями пенных гребней, то резко взмывая ввысь. Такую чайку нарисовать легко, надо взять на кисть светлый тон и коснуться кончиком кисти холста. А потом рука должна дрогнуть, как от внезапного звонка, которого ты ждал так долго.
Неужели, что-то намечается? Но я всё ещё не знаю этих людей, и я так и не увидел лицо этой женщины. Какая она? Как мне хочется её разглядеть!
…В окно льётся дымчатый столб лунного света. В темноте я словно слепой, коснулся пальцами её лица, а потом протянул руку к светильнику, но она остановила меня.
— Я не хочу, чтобы ты видел меня сейчас, — горячо продышала она мне в шею. — Сейчас меня не надо видеть, ведь это уже не я. Но я поправлюсь. Слышишь? Я сильная! Я не могу представить, что меня нет с вами…
Рядом со мной на берегу стоят чайки, покачиваясь от ветра на тонких, как палочки, ножках, ветер смешно топорщит их перья. Остановившись среди чаек, я вспомнил о придуманной мною Веронике. Но, что же дальше? И что было до этого? Странный этот мир — воображение, может, он такой же реальный, как и наш? И сейчас, где-то далеко-далеко маленькая девочка осталась в ночи одна, она не спит, прислушивается к дождю, шуму волн и верит, что я рядом…
В комнате Вероники прохладно, ветер пузырём раздувает занавеску, я закрыл распахнутое окно, присел на её кровать и погладил её по голове.
— Тебе не холодно? Не открывай окно, видишь, какая буря. Почему у тебя волосы мокрые?
— Ветер мотает куст жасмина и даже прижимает его к земле! Я это видела в окно.
— Всё будет хорошо. Не бойся! Хочешь, пойдём к нам с мамой? Ты же хотела к нам посерединке. Пойдём!
Вероника посмотрела на меня со страхом.
— Почему ты так говоришь? — прошептала она.
— А что я сказал?
— Зачем ты меня пугаешь?
— Но что я такого сказал?
— Ведь мамы нет… ведь она… умерла!..
Ветер несёт по берегу тончайшую пелену песка, а к берегу движутся белые ряды волн. У каждой волны есть своя жизнь и потом — исчезновение. Далеко-далеко я вижу волну. Она мощная, кипучая, сбивается с другими волнами, ветер срывает с неё белую пену. Но она всё ближе и ближе к неумолимому берегу, она набирает скорость, выкатывается на песчаный берег, и с шипением исчезает. Вот и нет её, только лопаются пузыри на песке, в которых отражается заходящее солнце.
Я разглядел Веронику, теперь она мне кажется очень знакомой. Да, я знаю эти карие глаза, длинные тёмные волосы, и чуть вздёрнутый носик, знаю крохотные родинки на щеке и на шее, и даже её дыхание с лёгким налётом ацетона от съеденного шоколада мне так знакомо. И я даже знаю, что у неё на руке есть самодельный браслетик из синего, белого и красного бисера, хотя руки её были под одеялом, и я никогда не видел её рук…
Волны выкатываются к нашим ногам. Я обнимаю её сзади, закрывая собой от ветра, целую её волосы.
— Пойдём, ты замёрзнешь, — шепчу я ей на ухо.
— Ничего, ты согреешь меня, — отвечает она, прижимаясь ко мне, и по голосу я понял, что она улыбнулась. — Уже чувствую, что ты хочешь согреть меня. Как хорошо это чувствовать! Где-то я читала, что в жизни каждой женщины рано или поздно наступает момент, когда осознание того, что её хотят, становится для неё событием космического масштаба. Но ведь это ужасно! Это так неправильно! Светит солнце, падает снег, летают птицы… а женщина вызывает желание… Как это может быть иначе?
Я повернул её к себе, пытаясь разглядеть, но ветер закрыл её лицо тёмно-каштановыми волосами, и я поцеловал губы её прямо через волосы.
— Что ты хочешь? Скажи! — прошептала она, касаясь рукой моего лица.
— Хочу тебя увидеть.
— Не надо этого делать, так нам легче будет расстаться. Я ведь всего лишь твой мимолётный замысел, я — твоя неудавшаяся история, твой набросок. Но и в жизни ведь так — все придумывают друг друга, сочиняют свою жизнь, пишут начисто, комкают и всё начинают заново… Скоро я исчезну, исчезну навсегда, как только ты подумаешь о чём-то другом, и это хорошо, что ты не увидел меня. Но, прошу тебя, ещё чуть-чуть не думай о другом, дай мне побыть рядом с тобой. Дай мне немножечко пожить. Так здесь хорошо!
— Как тебя зовут?
— А ты не знаешь? Вспомни, ты стоял на берегу, тебе стало одиноко, и ты придумал меня. Я — твоё одиночество. Это моё имя.
— Но я хочу увидеть тебя.
— Меня можно только почувствовать.
— Я чувствую боль.
— Это — моё второе имя. А есть и третье — жизнь. Сейчас боль пройдёт, сейчас мы расстанемся, я только сделаю ещё несколько вдохов… Пора! Пора тебе подумать о другом!..
— Я не могу тебя отпустить!
— Тебе и не надо меня отпускать. Меня нет, ты обнимаешь воздух…
Вот мы и расстались. Жаль, что я так и не увидел тебя. Прости меня и ты, Вероника за то, что я не смог написать о тебе! Но я теперь вижу тебя так ясно, что ты для меня, как живая! Не знаю, в каком ты мире, не знаю, далеко ты, или близко, но, я знаю, как тебе сейчас страшно там одной. Что мне сделать для тебя? Что? Но, кажется, я знаю, что надо сделать. Догадалась? Ты улыбнулась мне? Сейчас я сделаю это для тебя…
— Смотри, кто к нам пришёл! — воскликнула она, отрываясь от моих губ, — не сердись, мы с ней так долго спали вместе, что она никак не отвыкнет. Дай ей время.
Гром прокатился по небу, и ветер надавил на стёкла. В сполохах молнии, Вероника скользнула между нами под одеяло, натянула его до подбородка и, недоверчиво глядя на меня, спросила:
— Мама, а он теперь всегда будет спать с нами?
— Он всегда будет с нами.
— Он что, будет моим папой?
— Он будет твоим.
И, когда снаружи послышался рёв ветра, заглушаемый громом, я обнял их обеих.
Теперь всё закончено и пусть остаётся таким навсегда. В иле я увидел маленький кусочек янтаря. Рассматривая его на свет, я увидел вдали молодую женщину и ребёнка. Как я не заметил их раньше?! Маленькая девочка догоняла отступающие в море волны и убегала от них, когда они быстро выкатывались на берег. Как хорошо, что хоть кто-то появился на берегу. Девочка уже совсем близко.
