Браузе наклонился и выдернул подушку из-под головы раненого. Когда ротмистр, схватив ее обеими руками и уже не чувствуя боли в плече, поднес подушку к лицу Дивова, намереваясь опустить ее на ненавистное лицо, он снова встретился со взглядом Федора. Взор его был полон спокойного презрения…
Лиза слегка покачивала на руках сына, остро ощущая тепло и тяжесть маленького тельца, и сердце ее переполняла щемящая нежность и жалость. «Что же я наделала, маленький мой? В какую жизнь окунула головушкой? Какое будущее уготовила?» Безысходность нахлынула на Лизу. Она смотрела в окно на догоравший весенний закат и более уже не могла плакать. Выплакала, видно, все слезы до капельки.
Два года назад, когда, едва оправившись от горячки. Лизавета пришла на могилу папеньки, она плакала навзрыд, прижималась щекой к холодному каменному кресту, вымаливая прощение. Сердце отказывалось верить в его смерть. И когда бродила по затихшему дому, невольно прислушивалась: не раздастся ли знакомый хрипловатый голос, не зазвучат ли тяжелые шаги. Долго предаваться скорби ей не пришлось. Надо было решать, как устроить свою жизнь далее. Всего-то и осталось на свете близких людей — тетушка Ольга Самсоновна да Наталья… и Федор.
Тетушка первая заговорила о будущем, постучав однажды вечером в дверь ее спальни.
— Ты прости меня, голубушка, что тревожу, — начала она, присаживаясь на Лизину постель и прикоснувшись морщинистой рукой к ее плечу. — Только печалью да слезами ныне мы не проживем. Новый комендант приедет, надо будет дом освобождать. А помимо того, — Ольга Самсоновна отвела взгляд в сторону, — время-то идет, и твое… состояние вскоре всем заметно станет.
Лиза села на постели, непрошеные рыдания подкатили к горлу. Она глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться:
— Я не знаю, ma tante. Может, ты что подскажешь…
— Полагаю нам надо из Архангельска уехать. Можем в Смоленскую губернию отправиться? Там у нас дальняя родня проживает. Пошумят, конечно, маленько, да авось помогут, пристроят тебя.
— Как пристроят? — удивилась Лиза. — Что значит «пристроят»?
— Так ведь, ангел мой, — затараторила Ольга Самсоновна, — как иначе скажешь? Батюшка тебе неплохое приданное оставил, опять же пенсион положен, как осиротевшей дочери, мызу продать можно. Вот и соберутся средства солидные. Найдется добрый человек, возьмет тебя замуж. А венцом все грехи прикрыть можно.
— Замуж?.. — похолодела Лиза. — Грехи? Родне обо всем рассказать? Да что вы такое говорите, тетушка!
— А как же иначе-то? — растерялась старушка. — Без венца дите родить никак нельзя. Люди от тебя отвернутся, со свету сживут. О ребенке подумай! Легко ли ему с клеймом незаконнорожденного жить будет.
— Нет… Я не хочу. Не знаю… — Лиза уткнулась лицом в коленки и расплакалась.
— Ну, будет, будет тебе, душа моя, — огорчилась Ольга Самсоновна. — Никто тебя не неволит. Однако, на мой взгляд, это самый приемлемый выход из наших затруднений.
— Я подумаю, тетушка, — сквозь всхлипы ответила Лиза.
Ольга Самсоновна засеменила к двери, но открыть ее сразу не смогла — помешало ядреное тело Натальи, приложившей ухо к замочной скважине и внимательнейшим образом прислушивавшейся к разговору.
— Ой, — вскликнула горничная, когда дверь бутькнула ее по голове.
— Да уж, — проворчала Ольга Самсоновна, — без тебя, егоза, ни одно дело не сладится. Смотри, вырастут уши, как у элефанта, до земли.
— Да я думала, меня барышня кличет, — начала оправдываться Наташа уже в спину старушки.
— Рассказывай свои сказки кому-нибудь другому, — отмахнулась от нее Ольга Самсоновна. — Ступай лучше к Елизавете Петровне. Расстроена она.
Наталья нырнула в спальню.
— Наташа, — позвала ее Лиза жалобным Гатосом, — тетушка сказала…
— Да знаю я, — отозвалась служанка.
— И… что ты скажешь? — подняла на нее глаза Лизавета.
— А то и скажу, что Ольга Самсоновна права, — твердо произнесла Наташа, но, услышав огорченное «О-о-о…», добавила: — Уезжать-то нам по-всякому надобно. Лучше туда, где вас никто не знает. В укромное местечко. Но только, чтобы доктор или повитуха рядом были… ну… ребеночка-то принять.
Лиза соскочила с постели и заметалась по комнате, вышагивая из угла в угол и бормоча что-то себе под нос. Наташа некоторое время наблюдала за ее перемещениями, потом взмолилась:
— Барышня! Лизавета Петровна! Охолонитесь, у меня аж в глазах мельтешит от вас!
— Знаешь что? — вдруг резко остановилась Лиза и решительно посмотрела на наперсницу.
— Что? — заинтересованно ответила та.
— Мы поедем на мызу, в укромное, как ты верно сказала, местечко. Я в трауре, а посему никого принимать не буду, да и вряд ли кто-либо изъявит желание в такую глушь добираться, чтобы меня увидеть. С Иваном Францовичем договоримся, чтобы он навещал меня. Он человек надежный, не болтливый. Бог даст, все благополучно разрешится.
Лиза повернулась к иконам и истово перекрестилась, с мольбой глядя на печальный лик Христа.
— А что далее? — послышалось у нее за спиной.
— А далее видно будет.
Сказано — сделано. Через три дня, собрав немалый багаж, осиротевшие Тормасовы отбыли на Симеонову мызу. В городе с уважением отнеслись к уединению Елизаветы Петровны, а водворение нового коменданта, знакомство с ним, его первые распоряжения вскоре всецело заняли внимание местного общества.
На святках Елизавета разрешилась от бремени мальчиком на удивление благополучно. Младенца окрестили в небольшой сельской церквушке и нарекли Федором.
Лиза на всю жизнь запомнила мгновение, когда после схваток тело ее вдруг вырвалось из тисков боли и рядом раздался пронзительный детский писк. Появившийся на свет маленький, красный комочек с подрагивающими крошечными ручками и ножками был ее сыном, ее и Федора. Или нет. Только ее! На какой-то миг радость сменилась ужасом от сознания собственного одиночества, неумения и беспомощности. Эта маленькая, такая еще слабенькая жизнь полностью зависела от нее, от того, как и что она будет делать. Сумеет ли она? И Лиза разрыдалась.
— Успокойтесь, успокойтесь, барышня, — гладила ее по голове Наталья. — Все же, слава Богу, благополучно разрешилось.
— Нет, — всхлипнула Лиза и прошептала: — Я не смогу, я… Мне страшно…
— Елизавета Петровна, извольте взять себя в руки, — строго проговорил доктор Гринберг, положив прохладную ладонь на Лизин лоб. — От слез и переживаний у вас может подняться температура и пропадет молоко. Вы ведь желали младенца сами кормить?
Лиза энергично закивала головой.
