Форбс вдруг увидел, что она бледна и взволнована. Он не понимал причин, но любил ее до сумасшествия и был готов обнимать хоть сутки.
Форбс попросил таксиста подождать и прошел в дом вместе с Вероной.
Первое, что она увидела в холле, была большая посылка, обернутая коричневой бумагой и прислоненная к столику. Верона сразу по форме и размерам определила под упаковкой картину. Форбс снял шляпу, перчатки и потер свои замерзшие руки.
– Еще подарок? – спросил он.
– Да, думаю, да, – ответила Верона, глядя на посылку так, будто та ее напугала.
– Какая огромная штука, – сказал Форбс. – Что там?
Верона не успела остановить его. Он взял посылку и понес в гостиную.
– Давай посмотрим…
Вероне хотелось сказать: «Нет, не сейчас… Подожди, я хочу, чтобы ты поцеловал меня…» Но слова не произносились. Она стояла и смотрела зачарованными глазами, как большие, сильные руки Форбса развязывают веревки. Верона чего-то боялась, но это был безымянный страх. Когда оберточная бумага упала с полотна, она сразу поняла, почему ей не хотелось, чтобы Форбс увидел картину.
Посылка пришла от Стефана. Обещанный свадебный подарок – портрет самой Вероны. Один из тех, которые он сделал прошлым летом. Голова и плечи. Типичный Стефан Бест, показавший свою способность воссоздавать жизненность и характер рисуемого человека.
Верона в зеленом платье, в сатиновом плащике, спадавшем с плеч и оставившем их обнаженными. Ее голова была откинута назад, а глаза полузакрыты. Поза выглядела любопытно томной – полузакрытые глаза и красные губы, словно тянущиеся для поцелуя. Длинные каштановые волосы падали немного беспорядочно и прикрывали одну бровь. Их красно-коричневый цвет резко контрастировал с жемчужным оттенком кожи.
Верона смотрела на портрет, и ее сердце, казалось, сначала дико забилось, а потом едва не остановилось. Почему Стефан прислал именно эту картину? Он клялся, что никогда с ней не расстанется. Она висела на стене напротив его кровати в студии. Верона помнила очень хорошо, как позировала, как Стефан отбросил кисти, подошел к ней и обнял ее.
– Ты славное существо, моя Верона, – сказал он. – Когда ты в зеленом платье, в тебе есть что-то языческое. Знаешь, ты язычница под налетом цивилизации.
Потом они с дикой страстью целовались. Верона была напугана чертой, которую Стефан называл «языческой» и которая, как это не парадоксально, воспринималась как строго пуританская. Страсть и борьба тех дней, духовная и физическая, вернулись теперь пылающим потоком воспоминаний к девушке, собиравшейся замуж за Форбса Джеффертона. Верона словно приросла к полу, глядя на сказочный портрет, ненавидя его, себя и Стефана, за то, что он прислал его.
Форбс читал карточку, приложенную к посылке.
«Я не могу создать ничего лучшего, чем эта работа. Поэтому посылаю тебе ее с искренними пожеланиями счастья.
Стефан.»
– Боже мой! – воскликнул Форбс, оторвавшись от карточки и снова взглянув на портрет. – Какая жуткая штука. Это ужасно похоже на тебя, однако, я не знаю, нравится мне картина или нет… Ты здесь как… Даже не знаю, как сказать.
Он рассмеялся и посмотрел на Верону. Она пыталась тоже рассмеяться, но выглядела смущенной и была странно бледна.
– Я знаю, что ты имеешь в виду… Мне здесь подходит определение «язычница», я полагаю.
– Да, – согласился Форбс. – Думаю, да, – и добавил:
– Мне не нравится.
– А ты не считаешь меня язычницей, Форбс?
Он посмотрел на Верону, не понимая ни ее смеха с истерическими нотками, ни намеков, коробивших его.
– Нет, это не то слово, которым можно тебя описать. Ты совсем другая.
Верона сжала руки, испугавшись своей дрожи. Форбс имел о ней самое высокое мнение. Для него она была совершенством, а для Стефана нет, разве только что в физическом смысле. Но хорошо ли Форбс знает ее? Узнает ли он когда-нибудь ее по-настоящему? Стефан буквально видел ее насквозь.
– Кто этот парень, Стефан Бест? – спросил Форбс.
Верона услышала свой голос, как бы со стороны:
– Ты знаешь. Я рассказывала тебе о нем как-то… Один из… Из моей компании художников. Лучший художник из всех. Когда-нибудь он станет знаменитым. Так все говорят. Этот портрет может оказаться очень ценным, – Верона нервно усмехнулась.
Форбс, нахмурившись, словно его что-то беспокоило, снова посмотрел на холст. Он всегда видел Верону в ангельском свете, и никогда не замечал в ней чувственную молодую женщину, нарисованную этим человеком, Стефаном Бестом. Форбс был человеком естественных, здоровых инстинктов, без воображения или чувственности. Однажды затвердив у себя в голове какую-либо идею, он становился невероятно упрямым. Ничто не могло заставить его поверить, будто Верона могла на самом деле выглядеть, как эта девушка на картине.
Воцарившееся между молодыми людьми молчание было почти неловким. Оба тревожно смотрели на портрет, не высказывая своих мыслей.
Произошла еще одна вспышка воспоминаний. Как-то Верона сидела перед Стефаном. Он только что закончил рисовать ее и сказал… Она помнила, как Стефан снял очки, потер пахнувшей краской рукой глаза и вдруг посмотрел на нее немного насмешливо.
– Этот портрет не понравится никому, кроме меня и критиков, потому что никто тебя так не воспринимает, мой ягненок. Видишь ли, для мира ты, главным образом, розочка, которую нужно рисовать с лилией в ручках. Девушка, которой Суинберн адресовал бы эти слова: «Лилии и томность добродетели…» Но я знаю, что существует другая Верона, борющаяся за самовыражение. Художник… настоящая женщина, невероятно отзывчивая к красоте… страстная женщина, достойная «роз и восхищения»! Это твое очарование – те две разные Вероны, и я люблю обеих. Однако я нарисовал слишком много лилий. Здесь же розы и восторг. Никогда не расстанусь с этим портретом.
Каждое слово, произнесенное тогда Стефаном, вернулось сейчас к Вероне с невероятной ясностью в этот неожиданный момент. И она испугалась их эффекту.
Верона взяла Форбса за руку и потянула от картины.
– Нам не нужно вешать ее или показывать кому-нибудь. Если хочешь, я отошлю ее обратно Стефану, – тихо проговорила она.
Форбс коротко усмехнулся.
– Это невежливо, дорогая. Все-таки, свадебный подарок. И, признаться, в портрете все же что-то есть от тебя. Но…
Верона перебила его:
– О, не волнуйся об этом. Давай не будем тратить время…
Он не заметил, что она расстроена, но мужская рассудительность в ее выводе польстила ему. Форбс забыл о картине, обнял Верону и поцеловал ее со сдержанной страстью.
Когда миссис Лэнг вернулась домой, Верона отдала ей портрет. Миссис Лэнг предложила:
