обрушатся мне на голову, Артем мне нужен. Я не могу его сейчас отпустить.
Не знаю, сколько проходит времени прежде, чем я начинаю хоть что-то соображать.
Артем все еще держит меня, его рубашка промокла на плече. Он без конца повторяет мне: «Все будет хорошо», поднимает меня с пола почти на руках, сажает на стул.
«Если ты обещаешь..»
Я немного отклоняюсь от него, мне вдруг становится ужасно стыдно.
– Прости. В последнее время ты только тем и занимаешься, что вытираешь мои слезы…
Он качает головой, отмахиваясь от последнего предположения, гладит меня по волосам, и мне снова хочется заплакать.
– Что он сделал тебе?
Я опускаю глаза, просто не могу выговорить это в слух, не хочу, чтобы он знал об этом.
– Это он тебя ударил?
– Нет. Я упала.
– Не надо его оправдывать! – Артем внезапно вскакивает на ноги, и я слегка покачиваюсь, лишившись поддержки. – Он тебя бьет, а ты молча сносишь это. Что он вчера с тобой сделал? Ты целый день не выходишь из кабинета, и еще в обморок упала. Скажи мне, что произошло? Я тебе помогу, выступлю свидетелем побоев, давай сфотографируем твои синяки и подадим на него в суд! Ты слышишь? Маша!
По моему лицу вновь текут слезы, но мне не жалко себя. Внезапно мне приходит в голову, что Артем – единственный человек, который хочет вытащить меня из болота, в которое я превратила свою жизнь. Что он намного сильнее меня, светлее и чище, и мне не место рядом с ним.
Особенно теперь.
– Ты… не дотрагивайся до меня. Я не могу тебе теперь позволить…
Говорю какую-то бессвязную чушь, запинаюсь, давлюсь словами, и вдруг замечаю, что наступила абсолютная тишина.
Когда я поднимаю взгляд, Артем смотрит с выражением ужаса на лице, в его глазах мелькает догадка, а потом я замечаю, что его взгляд прикован к моим запястьям, где Андрей вчера оставил след своих зубов.
– Маша, он что…
Я не в силах дослушивать его вопрос. Отворачиваюсь, чтобы Артем не видел жарко вспыхнувшие щёки.
Несколько мгновений он пораженно молчит, а потом опускается на корточки возле стула, на котором я сижу и настойчиво поворачивает меня к себе лицом.
– Ты не вернешься к нему сегодня. – Говорит он твердо. – Не вернешься больше никогда, ты слышишь?
– Мне некуда идти…
– Да к черту! – вскрикивает Артем яростно, – я не пущу тебя домой. Чего ты ждешь, чтобы он тебя убил?
Я молча прижимаюсь к нему, обхватывая его руками за талию, и он долго гладит меня по вздрагивающей спине.
Больше Артем ничего не говорит.
Еще через час я говорю сиплым, прерывающимся голосом:
– Мне нечем дышать. Давай выйдем на воздух, пожалуйста.
Он помогает мне одеться и выводит из школы.
Вахтер смотрит нам вслед с легким удивлением, но ничего не спрашивает.
***
Центр города встречает нас разодетой к новому году улицей. Пестрые огни гирлянд мерцают вдоль фонарных столбов, вереницы украшенных деревьев, мигающие витрины, разноцветные буквы вывесок – все кричит о празднике. Вокруг второпях, съежившись семенит народ. Мороз лижет их лица, поддувает под шубы и пуховики, и они ускоряют шаг, скрипят снегом, кутаются в шарфы и меховые воротники.
Зима румянит щеки Артема, отчего он кажется совсем юным. Темные глаза блестят, и я не могу отвести от них взгляд. Те пятнадцать-двадцать минут, за которые маршрутка проехала три остановки от школы до центра, я смотрела и смотрела на него. Он держал мою озябшую руку в меховой варежке и изредка её сжимал. От этого жеста мне хотелось плакать, и я лишь усилием воли сдерживалась.
Под левым глазом, где слезы давно смыли косметику, разливалось лиловое пятно, оставленное мне на память любимым мужем. Я начесала волосы пальцами на щеки, чтобы хоть как-то скрыть синяк, но женщина, которая стояла возле меня в транспорте, то и дело бросала взгляд на мое лицо.
Истерика выжала меня досуха. Во мне больше нет ни слез, ни сил, по конечностям разливается вязкая слабость, и я даже не замечаю, куда мы едем.
Артем осторожно помогает мне спуститься со скользкой ступеньки маршрутки, и больше не отпускает мою руку в варежке. А мной владеет странное ощущение скованности. Я не нахожу в себе сил оглядываться по сторонам, когда мы переходим дорогу, я не могу заставить себя соображать. Наверное, Артем это чувствует. Он мягко направляет меня, тянет за руку, и как мы оказываемся на центральной улице города среди пестрых магазинов и рекламных стендов, я не замечаю.
Оглянувшись вокруг, я на мгновение застываю посреди улицы, а потом перевожу взгляд на него. Через несколько секунд говорю:
– Ты шарф забыл в школе.
Артем поднимает воротник и застегивает молнию до конца.
– С утра у тебя был зеленый шарф, а сейчас его нет, – зачем-то добавляю я, и он улыбается.
– Зима меня любит, я никогда не мерзну.
Мы медленно бредем сквозь торопливую толпу. Мои каштановые волосы, выбившиеся из-под шапки, треплет ветер, лицо немеет от холода, но я странным образом оживаю. Окружающие звуки доходят до меня уже не приглушенными, словно сквозь слой ваты, и взгляд перестает цепляться за все подряд. Возвращается способность нормально мыслить, чувствовать. Я вдыхаю зимний воздух, пропитанный смесью запахов многочисленных кондитерских, табачных лавок, дорог, закусочных. Артем идет рядом неторопливым шагом, зарываясь носками туфель в снег, и я наблюдаю, как прилипчивые снежинки нехотя слетают с кожаной поверхности.
– Что ты любишь больше всего? – внезапно спрашивает он.
Я вскидываю голову. Артем смотрит на меня, повернув голову и слегка улыбаясь. Меня внезапно пронзает чувство глубокой привязанности, острое и сиюминутное, словно всполох молнии.
Он так красив…
– Снег, – говорю я негромко.
На его лице отражается задумчивость, взгляд скользит по стройному ряду разномастных магазинчиков, а потом он слегка вздрагивает и подводит меня к заснеженной скамейке.
– Подожди меня. Никуда не уходи, ладно?
Слегка улыбаюсь. Кажется, он боится, что я сбегу. Артем быстрым шагом заходит в детский магазин. Некоторое время я просто стою, чувствуя, как замерзают ноги, а потом меня привлекает мелодичный звук колокольчика, пробивающийся сквозь уличный шум.
Из магазина на противоположной стороне улицы выходит молодая мама в красивом болотно-зеленом пальто с песцовым воротником. За руку она держит мальчика, на вид ему не больше трех лет. Ребенок прижимает к груди потрепанного медвежонка. Мех у него местами вылез, обнажая тканевую основу, а глазки-пуговки болтались на растянувшихся нитках.
– Я тебе сто раз повторила… да все они там просто козлы! – на всю улицу возмущалась мать кому-то в трубку телефона, – ты все правильно
