от раскаяния.
Откидываю шелковую простынь и мчусь в душ. Включаю воду, намеренно холодную, и, затаив дыхание, становлюсь под бьющие по телу, тонкие струи. Эмоции утихают, внутренний пожар отступает. Выхожу только когда зубы начинают стучать от переохлаждения, а кожа покрывается мурашками.
Кутаюсь в пушистый махровый халат и возвращаюсь из ванной в спальню.
Один шаг через порог и…
Вскрикиваю, но тут же зажимаю рот рукой. Потому что в меня впивается чистый детский взгляд.
Ахаю ошеломленно, не понимая, что происходит.
Ведь сейчас на моей постели сидит белокурый мальчик, совсем кроха. Да он младше близнецов моей сестры!
Вокруг — учебники польского. Я с ними засыпаю и просыпаюсь, потому что твердо намерена выучить язык. Хочу понимать, что говорят за моей спиной. Почему Ян рычал на друга тогда, от чем шептались Александра с Петром на днях, что именно говорил Адам своим родственникам, резко переходя на польский и повышая голос? Надоело изгоем себя чувствовать здесь! И так целыми днями в комнате прячусь, избегая общения.
Кошусь на приоткрытую дверь и недовольно сжимаю губы: защелка, которую я все же выпросила у деда, опять не сработала. Все-таки стул был надежнее.
Но не успеваю расстроиться или испугаться, потому что мысли сейчас заняты другим. Откуда в моей кровати ребенок? Да и вообще в этом доме? Чей он? Не помню, чтобы видела его «личное дело» в папке, которую мне «детектив» Эд передал.
Скользком осмотрев меня, мальчик опускает голову и как ни в чем не бывало возвращается к своему занятию. Перекладывает книжки, листает их, случайно надрывает страницы.
Усмехнувшись, я подхожу ближе. По пути выглядываю через щель в двери, но, никого там не обнаружив в холле, толкаю деревянное полотно, закрывая.
Аккуратно сажусь на кровать, но мой маленький гость на меня больше не реагирует, словно меня не существует.
— Эй, малыш, ты настоящий вообще? — с улыбкой шепчу и протягиваю руку к его белобрысой макушке.
Почти касаюсь шелковистых волос, но останавливаю себя. Не хочу пугать мальчика своей навязчивостью. Я не ведь не люблю, когда меня чужие люди трогают, а сама лезу к нему.
Убираю ладонь и наклоняюсь, чтобы перехватить взгляд малыша, который он так усиленно отводит.
— Откуда ты взялся? Как будто призрак, — хихикаю я. — Крохотный Каспер.
Он буквально на секунду поднимает голову, прищуривает глазки, но потом опять переводит внимание на учебники польского. И вдруг меня озаряет!
— Ты же, наверное, русского не понимаешь! — хлопаю ладошкой по своему колену. — Так, сейчас, — пытаюсь вспомнить хоть что-то из выученного. — Dzień dobry! — здороваюсь я.
Малыш игнорирует меня. Вместо этого подается вперед и тянется ручкой к тумбочке. Понимаю, что он нацелился на мои наручные часики, что лежат там.
— Понравилась игрушка? — хихикаю я. — Держи, — беру часы и передаю ему.
Мальчик медлит, но все же принимает «подарок». Крутит в ручках, разглядывает довольно и, кажется, улыбается.
— Нравится? — радуюсь вместе с ним. — А я знаю, у кого есть покруче часы. Еще и с бриллиантом. Потом покажу, — хохочу я.
— Он уже видел, — звучит с насмешкой откуда-то сверху.
Дергаюсь, задираю голову и хмурюсь, когда встречаюсь с серебристо-серыми глазами Яна.
— Ян! Нельзя врываться в мою комнату без стука и подкрадываться ко мне! — фыркаю я.
Он откашливается, сводит брови и произносит с оттенком вины:
— Извини. Просто я обыскался Даниэля. Переживал, что он из дома ушел.
— Внимательнее за сыном смотреть надо, — ехидно тяну.
Значит, вот о каком ребенке Ян говорил. Интересно, где его мама? Тоже в доме? Вот только девушки Яна мне здесь не хватало!
— Дан — мой племянник троюродный, — сообщает он прежде, чем я успеваю надумать еще чего-нибудь.
— А родители где? — уточняю чуть слышно, пока малыш занят часами.
— Нет их. Он сирота, — так же тихо отвечает.
Короткая фраза причиняет мне почти физическую боль. Взмахиваю внезапно повлажневшими ресницами и поспешно отворачиваюсь от Яна. Сжимаю губы, шумно выдыхаю через нос, пытаясь совладать с эмоциями.
— Даниэль, значит? — сглотнув ком в горле, бодро обращаюсь к малышу. — Я Мика, — протягиваю руку для приветствия.
Но Дан не спешит отвечать взаимностью, изучает мою ладонь с подозрением.
— Он не разговаривает, — комментирует Ян.
— М-м-м, а сколько лет? — спрашиваю я, пока моя рука так и зависает в воздухе.
— Почти три.
Чувствую, как теплая детская ладошка все-таки касается моей, и нежно сжимаю.
— Дану ставят задержку речи, — продолжает Левицкий. — И еще он плохо идет на контакт с людьми. Психологи подозревают…
— Замолчи, — говорю тихо, но твердо. — Не обсуждай Даниэля при нем. Дети все чувствуют, — укоряю его.
Жду агрессивной ответной реакции Яна, но, к моему удивлению, ее не получаю. Наоборот, боковым зрением замечаю, как он кивает.
— Знаешь, Даниэль, я бы на твоем месте тоже с ними не разговаривала, — продолжаю стискивать крохотную ручку в своей и радуюсь, что малыш не сопротивляется. — Что ж, будем вместе учить язык этих снобов, — подмигиваю ему.
Дан хоть не смотрит мне в глаза, но уголки его губ плывут вверх. От искренней детской улыбки в душе разливается приятное тепло.
— Даниэль, идем переоденемся к завтраку, — откашлявшись, хрипло говорит Ян. — И тебе тоже не помешало бы, — бросает мне как бы между прочим.
Вспоминаю о своем внешнем виде, смущенно поправляю влажные, спутанные волосы. И, ощутив на себе не по-братски откровенный взгляд, сильнее запахиваю халат.
Тем временем Дан сползает с постели и послушно идет к Яну. Слежу за мальчиком взволнованно. Не сразу понимаю, что именно зацепило меня в предложении Левицкого. А когда осознаю, то вспыхиваю от страха и недовольства.
— К завтраку? — подскакиваю на ноги и становлюсь между Даниэлем и Яном. — Ты собираешься бросить малыша на растерзание своей семейке… Адам'с?
Ян напрягается, складывает руки в карманы, но говорить что-то не спешит. Размышляет. Я же тем временем воспламеняюсь от негодования.
— Я уж было подумала, что здесь, — тычу пальцем в его стальную грудь, — хоть какие-то ошметки сердца есть. Но нет. Ты решил Дана вместо завтрака этим стервятникам скормить? — шиплю так, чтобы малыш не слышал.
— Левицкие обязаны принять Даниэля. Он — член нашей семьи. И пусть кто-то хоть попробует против высказаться, — чеканит Ян.
— Сам же только что сказал, Дан на контакт не идет, — пытаюсь достучаться. — И при этом он вынужден будет терпеть толпу ваших родственников.
— Наших? — цепляется за слово Левицкий. — Ты же утверждаешь, что это и твои родственники тоже? — выплевывает с сарказмом. — Или, наконец, созрела признаться во всем?
Понимаю, что оговорилась. И все потому, что действительно не считаю Левицких родными. Не могу и не хочу принимать их. Пусть у нас одна
