Из уважения к своему старику Джеймс IV старался держаться золотой середины. Однако, как только отец умер шесть лет назад, Неш-младший без удержу предался своим пристрастиям, нимало не беспокоясь, что они берут над ним все большую власть.
Однако не это занимало сейчас его мысли. Он думал о том, как бы поближе свести знакомство с ногами в шезлонге. А также с задиком, спинкой и волосами. О, черт! Джеймс был не прочь познать эту женщину целиком.
— Бегли! — крикнул он, нехотя отрываясь от телескопа.
Не успел он окликнуть слугу, также доставшегося в наследство от батюшки, как тот в ожидании застыл подле него.
— Да, мастер Неш?
Зажмурив глаза, Джеймс раздраженно провел пятерней по ниспадающим на плечи черным волосам.
— Пожалуйста, называйте меня Джеймсом, — уже в который раз попросил он убеленного сединами старика. — Ради бога, мне ведь тридцать.
Бегли, как обычно, пропустил его просьбу мимо ушей и осведомился:
— Что вам угодно?
— Я иду в город.
Эти слова значили многое, ибо Джеймс никогда вот так запросто не появлялся на людях. Во всяком случае, по своей воле. И уж если появлялся, то, конечно, переодетым. Он был слишком известен и не мог себе позволить смешаться с толпой, способной, без всякого злого умысла, разорвать его в клочья, чтобы заполучить на память сувенир.
— Что наденете? — спросил Бегли.
На Джеймсе были лишь шелковые трусы на резинке, и в руке он держал граненый хрустальный стакан с шотландским виски. Он на мгновение задумался, затем сделал глоток и вновь нахмурил лоб.
— Полагаю, красный костюм от Хьюго Босса, — наконец решил он. — Нет, погоди. — Мистер Неш остановил Бегли, уже направившегося к гардеробу. — Надо что-то пообыденней. — Он игриво повел темными бровями на камердинера. — В конце концов, — рассуждал он, — на женщине, к которой я иду, ничего нет…
Ни один мускул не дрогнул на лице Бегли.
— В таком случае советую вам надеть что-нибудь от Армани. Серые брюки и белую… ну то, что вы, американцы, называете тенниской. — При последних словах слуга скрипнул зубами, но Неш-младший был слишком хорошо воспитан, чтобы учить камердинера хорошим манерам.
— Прекрасно, — улыбаясь, ответил Джеймс. — Серый цвет идет к моим глазам.
Камердинер пошел за одеждой, а Джеймс вновь прилип к направленному на обнаженную блондинку телескопу. Лица ее по-прежнему не было видно, однако она приподняла руку над головой и вытянула ступни, словно балерина, выполняющая пируэт.
Плоть Джеймса пробудилась к жизни.
— Мне сказать Омару, чтобы он подал машину? — осведомился Бегли с другого конца комнаты. Мистер Неш утвердительно кивнул головой.
— Куда прикажете ехать?
Джеймс неохотно повел объективом телескопа по зданиям улицы, пока не увидел ее название через два дома.
— Скажи ему, что мы наведаемся в розовый дом на углу… Дубовой улицы и… Кленовой улицы. — Улыбаясь, он повернулся к слуге и допил виски. — Ну не здорово, а? Улицы Дубовая и Кленовая. Причудливые названия, верно, в духе Среднего Запада, не так ли?
Еще раз взглянув в телескоп на загорающую красотку, мистер Неш повернулся и посмотрел на одежду, которую Бегли разложил на огромной постели.
— И посоветуй ему прихватить с собой большой роман. «Войну и мир», пожалуй. Я намерен долго пробыть в том доме.
Кирби Коннот, ни о чем не думая, купалась в солнечных лучах, ласкающих ее обнаженное тело, и вдруг волосы у нее на затылке встали дыбом. Она открыла глаза. Странно. У нее такое чувство, будто за ней наблюдают. Но это ведь невозможно! Задний двор был обнесен восьмифутовой оградой. Сквозь нее не проникнет ни один нескромный взор. Да и соседи к тому же на работе.
Ей и самой следовало находиться на работе, будь у нее хоть какое-нибудь занятие. К сожалению, она быстро поняла: открыть свое дело в маленьком городке почти что невозможно. Особенно если ты намерена заниматься внутренней отделкой домов.
Попросту говоря, никто в Эндикотте не желал перемен. Ни в чем. Ни в убранстве дома, ни в наборе привычных ценностей. Ничто не нарушало размеренное существование небольшой общины. Так с чего бы кому-то что-то менять?
Были времена, когда она любила родной город именно за то, что он противится переменам и нововведениям. Ей нравился размеренный ход жизни и простые радости. Кирби желала тогда лишь одного: выйти замуж за местного парня, обзавестись собственным домом и детьми. Впрочем, ее желания не претерпели перемен. Вот, вероятно, почему в последнее время Эндикотт вызывал у нее досаду. Все здесь ей напоминало о том, чего она хотела, но не обрела.
Мисс Коннот вновь закрыла глаза, но не сумела избавиться от ощущения, будто за ней наблюдают и к тому же весьма настырно. «Ерунда», — попыталась успокоить она себя. Ее можно было увидеть только с крыши гостиницы «Адмиралтейская», самого высокого здания, но до него от ее дома добрая миля. И если даже кто-то и смотрит на нее сверху, то видит лишь расплывчатые очертания шезлонга среди моря травы. А то, что она лежит голая, разглядеть никому не под силу. Еще ни один мужчина не видел ее без одежды.
Хоть она и прилагала к тому старания.
Последние два года Кирби пыталась обнажиться перед мужчинами, однако ни один представитель сильного пола не проявил к ней интереса. Она пользовалась славой городской недотроги — слишком благовоспитанна, невинна и непорочна, чтобы какой-нибудь мужчина в Эндикотте попытался вступить с ней в любовную связь.
Впрочем, кроме себя, ей винить некого. Она всегда шла дорогой добродетели. Девочкой Кирби была почетным скаутом, заботливой медсестрой, самым дерзким капитаном болельщиц и наиболее ответственной сиделкой с малышами. Когда ей исполнилось двенадцать лет, умер ее отец, и ей пришлось одной ухаживать за нездоровой матушкой, у которой вскоре после рождения Кирби обнаружили болезнь сердца.
После этого жители городка принимали ее за святую, хотя сама она считала себя всего лишь дочерью, которая любит свою мать. И когда ее родительница скончалась вскоре после восемнадцатилетия Кирби, все горожане стали заботиться о девушке. Пожилые относились к ней с отеческой добротой, а ее ровесники видели в ней свою близкую родственницу. А какой мужчина захочет завести интрижку с собственной сестрой?
Кроме того, когда мисс Коннот повзрослела и поняла всю значимость интимных отношений, она не раз повторяла, что будет принадлежать только супругу. Теперь, конечно, в тридцать лет, ее взгляды претерпели ряд изменений. Два года назад, вскоре после того, как ей исполнилось двадцать восемь, она вдруг поняла, что год, когда вернется Боб, не за горами. Тогда же ее осенила мысль: если она желает найти вечную любовь, которую загадала в пятнадцать лет, ко времени появления кометы, ей следует немного помочь Бобу.
