— Мне очень жаль… ну, ты понимаешь.
— Ты имеешь в виду мою бывшую жену?
Мужчины неловко переступили с ноги на ногу, а Митч уже садился в машину. Он сильно газанул, но едва вырулил на улицу, как его раздражение угасло.
Ребята не виноваты. Что можно сказать человеку, чья жена унеслась в погоню за блестящей карьерой, не подумав о трехлетнем сынишке? Жена, чья привычка к шикарному образу жизни привела ее на яхту, попавшую в эпицентр грозы на Карибском море? И теперь, спустя шесть месяцев после ее похорон, Митч не знал, что диктует в подобных случаях этикет.
Когда примерно за квартал до ее дома тротуар запестрел дождевыми каплями, Эмили плотнее завернулась в свою куртку и ускорила шаг.
— Успокойся, Эмили Джейн, ты ведь не в автомобиле, — пробормотала она. — И к тому же здесь Пленти, а не Сидней. — Это были разумные доводы, но лучи от фар машины, свернувшей на улицу, по которой она шла, вызвали у нее неконтролируемый поток жутких воспоминаний…
Вот ее автомобиль останавливается у светофора. Внезапно распахивается дверца. Мужчина, в его руке нож. Ледяные тиски ужаса. Он велит ей ехать вперед…
В настоящее Эмили вернул звук затормозившего рядом с ней у тротуара автомобиля. Теперь самое время бежать, но глупые ноги отказались повиноваться.
— Эмили!
При звуке своего имени, произнесенного этим голосом, ее сердце пропустило удар, а затем забилось в прежнем лихорадочном ритме, только уже от страха иного рода. Этот страх имел имя — Митч Гудвин.
Эмили слышала, как говорили о его скором возвращении в родной город, и понимала, что он не оставит в покое спящих собак. Это в духе Митча, он журналист до кончиков ногтей, ему потребуется вся история — до последнего, самого мучительного факта.
Все шесть месяцев она сочиняла свою версию, готовясь к этому моменту, но сейчас мозг ее словно расплавился. Просто поразительно! Эмили обреченно повернулась к автомобилю. Митч сидел за рулем грузовика. Большого, темного, тяжелого. Он потянулся через переднее сиденье, чтобы распахнуть дверцу. На его заросшее темной щетиной лицо падали зыбкие тени, глубоко посаженные глаза показались ей бездонными. Эмили старательно избегала смотреть на его губы, чтобы не вспомнить их обжигающий жар, когда они…
— Садитесь, — проговорили эти губы, — а то начинается дождь.
Ее первым, импульсивным, глубоко укоренившимся побуждением было послушаться. Ведь она — Эмили Уорнер, всегда готовая пойти навстречу, дабы избежать конфликта, упростить жизнь себе и окружающим. И построй он фразу несколько иначе, к примеру: «Хотите, подвезу?» или «Садитесь, пожалуйста», это могло бы сработать. Но его повелительный тон задел ее самолюбие. Она вдруг рассердилась на него за то, что он появился так внезапно, что напугал до смерти.
— Вы мокнете под дождем, — проговорил он нетерпеливо и резко.
— Я заметила. — Она запрокинула голову, и тяжелые капли моментально усеяли ее разгоряченное лицо. — Но мне осталось всего два шага, так что я лучше пройдусь.
И она двинулась дальше, шагом, а не бегом, и даже не вздрогнула, когда за ее спиной хлопнула дверца грузовика. Но когда он схватил ее за руку и рывком повернул к себе, вот тогда она вздрогнула. Он сощурился, не выпуская ее руки, а она настолько расхрабрилась, что вскинула подбородок и сердито посмотрела ему в глаза.
— Чего вы хотите, Митч?
— Спасти вас от дождя, — огрызнулся он, взбешенный тем, что она отказалась сесть в машину и так явственно содрогнулась от его прикосновения.
— Перестаньте меня удерживать!
Его терпение лопнуло. Сжав ее запястье, он протащил ее остававшиеся до ее дома тридцать ярдов, затем увлек в ворота и дальше, по ступеням, на крытую веранду. Когда он ладонями повернул ее лицо к свету, струившемуся от уличного фонаря, все у него внутри сжалось. Ее кожа осталась по-прежнему мягкой, словно у ребенка, но на лице лежала печать хронической усталости, которой прежде не было и в помине. А глаза… такие же глубокие, мягкие, теплые, но прежняя доверчивость покинула их. Они избегали его пристального взгляда, а на ее лице появилась настороженность, которую он видел у нее лишь однажды… тем утром, в своей постели. Проклятье!
— Вы слишком много работаете, — пробормотал он и подушечкой большого пальца коснулся одного из темных полукружьев под ее глазами. Ему захотелось стереть их, а заодно и это новое выражение, мелькнувшее в ее широко открытых глазах. Неужели это был… страх?
Когда он отпустил ее, она так стремительно попятилась, что он едва не упал вперед. Под ложечкой засосало от недоброго предчувствия.
— Что случилось, Эмили? Отчего вы так нервничаете?
Загнанное выражение в ее глазах исчезло.
— Вы ехали за мной и очень меня напугали. Вы силой затащили меня в мой собственный дом — и еще спрашиваете!
Вот как она все повернула…
— Простите, что напугал вас. Я собирался застать вас в пабе до того, как вы уйдете.
Ее глаза омрачила тень сомнения, но она продолжала смотреть на него в упор.
— Зачем? Что вам от меня надо, Митч?
Этот вопрос в лоб заставил его забыть о раскаянии.
— Почему вы тогда сбежали, Эмили?
— Я оставила письмо…
— В котором не было ничего, кроме извинений. И что они означали? Прости, Джошуа, что покинула тебя и разбила твое сердце?
Она вздрогнула и взглянула на него изумленными, широко открытыми, полными боли глазами. Черт! Он нанес этот недостойный удар нерасчетливо, незаслуженно. Митч провел рукой по волосам, стер ручейки дождя с лица, жалея, что невозможно так же легко привести в порядок клокотавшие в груди эмоции. Он зажмурился.
— Простите, Эмили.
Она не ответила, и, открыв глаза, Митч обнаружил, что она сидит на большой картонной коробке, в которые обычно упаковывают вещи. Он растерянно указал на ряд таких же коробок, громоздящихся на веранде:
— Вы что, уезжаете?
— Да, — не то ответила, не то просто устало вздохнула Эмили.
Митч нахмурился. Шанталь ничего об этом не говорила.
— Из-за завещания вашего деда?
— Он был только отчимом моей матери.
— Неважно. Каждая собака в Пленти знает, что вы делали для Оуэна в последние годы его жизни больше, чем все его кровные родственники, вместе взятые. Вам не следовало сдаваться, Эмили.
— Я и не сдалась, я проиграла, — вызывающе ответила она, щеки у нее раскраснелись, а глаза сердито блеснули.
Теперь она не выглядела поникшей и растерянной и вовсе не казалась побежденной. Если он прикоснется к ней теперь, она не вздрогнет и не отпрянет. Если он прикоснется к ней…
Не думай об этом, Митч!
