руку.
В общем, после всех этих неловких телодвижений, наши руки, наконец, встречаются. Потом пакет, наконец, перекочёвывает в кухню. И я извлекаю из него и пакет молока, пару бутылок вина и полный набор закусок.
— Не хотел, чтобы вы сегодня голодали, — пожимает плечами Константин в ответ на мой удивлённый взгляд на всё это изобилие. И ещё более удивлённый, когда я вижу своё любимое вино и салаты, что я как правило, и выбираю в супермаркете.
— Но как? То есть спасибо, конечно, — «Боже, стукните уже меня, мямлю!» — но тогда вам придётся остаться и помочь мне всё это съесть.
— Только если вы не против. И вы, конечно, могли подумать, что я надеялся…
— Тогда вы тоже можете подумать, что я ждала, — откидываю назад волосы, кивая на платье.
— Но я действительно надеялся, — обезоруживает он меня своей честностью и прямым открытым взглядом.
— А я действительно ждала, — пожимаю плечами.
И не знаю нужны ли уже лишние слова, когда два человека встретились и почувствовали тягу друг к другу. Не просто физическое притяжение, а какое-то родство душ.
— Прости, мам, но я не приеду, — ухожу я в ванную, чтобы, заткнув нос, поменять «зловонную бомбу», грозящую испортить нам вечер, на свежий наполнитель. А ещё как-то неловко при Константине врать. Оно и маме врать неловко, но это для её же блага, чтобы не надумывала лишнего, не волновалась. — Нет, ничего у меня не случилось. Нет, не встретила я никого!.. Я не нервничаю, просто Васькины «подарки» убираю, а это знаешь, не самое приятное занятие. Да, лягу спать. Одна, мам, одна, — улыбаюсь я. — Давай, до завтра!
И пока я отлучалась, Константин уже накрыл стол.
И то ли мамин голос меня немного остудил, то ли просто неловкость первых минут спала, но если мои любимые салатики вызвали у меня просто удивление (даже приятно, что вкусы у нас схожи), то вид накрытого стола вызвал холодок на спине.
Мои фарфоровые белые с золотым ободком тарелки. Не те стеклянные, что стоят в шкафу с краю, а убранные подальше, потому что пользуюсь я ими редко.
Мамины «праздничные» мельхиоровые вилки, что стояли и вообще в пластиковом дипломате за шторкой. Да, я обожаю их тяжесть в руке, их благородный блеск и детские воспоминания праздников, что они вызывают, но я их просто храню. Я ими уже давным-давно не ем. Да и найти их непросто.
А ещё два огромных бокала, которые я подсмотрела в каком-то сериале, но мы из них пьём только с подругой, когда раз в год собираемся у меня поплакать «за жизнь».
— Прости, не нашёл праздничные салфетки, — откликается этот незнакомец, что так много обо мне знает, из кухни, стоя как раз над открытым ящиком, где они всегда и лежали, пока не закончились.
— Возьми вот эти, — протягиваю я на вытянутой руке те, что стоят на столе и жалко, испуганно улыбаюсь, глядя на его невинное лицо. — Беленькие…
— … ко всему, — кивает он, продолжая мамину коронную фразу.
Господи, господи, господи! Я же где-то читала, что все эти маньяки и аферисты обычно очень приятные, располагающие к себе люди. А он ведь именно такой, высокий худой, приятный, симпатичный.
«На такого никогда и не подумаешь, что он какой-нибудь убийца или извращенец, поглядывающий за женщинами», — беспомощно оглядываюсь я и натыкаюсь глазами на значок веб-камеры на мониторе. Вот чёрт, предупреждали же, что надо её заклеивать.
Но это всё уже не важно. Я уже сама впустила его в квартиру.
Что мне сейчас-то делать?!
«Так, прежде всего успокоиться, — наливаю себе воды и пью большими глотками. — Нельзя подавать вида, что я что-то заподозрила. Надо вести себя естественно и непринуждённо. Усыпить его бдительность, а потом постараться сбежать. Костерить себя за то, что повелась как дура, буду потом. Собраться!»
— Прошу, — отодвигает он стул, за которым я обычно и сижу. Кто бы сомневался.
— Спасибо, — улыбаюсь я как можно непринуждённее.
— За что выпьем? — поднимает он огромный бокал за тонкую ножку. — Предлагаю за ту лужу, что натекла, кстати, из моей квартиры.
«О, боги! Как я забыла, что он ещё и живёт здесь! — нервно сглатываю я. — А вдруг он ради меня перебрался? Господи, тогда он совсем-совсем больной, а дело моё труба, но… тогда сегодня мне, наверно, ничего не грозит. Будет подкрадываться медленно. Всё просчитает… Что?! Неужели даже лужа его рук дело?»
— Активисты местные заливали детям горку, к моему крану на кухне подключали шланг, а потом так его и бросили. Вот эта лужа и натекла. И, конечно, застыла.
— А я-то всё гадала откуда там этот каток, — снова выдавливаю я улыбку. Хоть тут просто совпадение. — Тогда и правда за лёд!
— Я что-то не так сделал? — с тревогой всматривается он в моё лицо, когда едва пригубив, я отставляю стакан.
— Нет, нет, всё отлично. Это никак не связано с тобой. Не обращай внимания. Ты кстати хотел рассказать историю, что с тобой приключилась. С падением. Ничего, что я на ты?
— Отлично. Сам хотел предложить и не знал, как это сделать. А история, — задумчиво чешет он висок. — Пожалуй, для Рождественской ночи она скучная. Но я могу рассказать сказку. Хочешь?
— Если только она со счастливым концом, — делаю я ещё глоток вина, в этот раз побольше, стараясь всё же расслабиться, а где-то в глубине души даже убедить себя, что может, всем этим странностям есть какое-нибудь простое и безобидное объяснение.
— Хотелось бы надеяться со счастливым, но посмотрим. Итак, — набирает он полной грудью воздух и шумно выдыхает. — Жил-был один бессмертный Ангел-Хранитель. Не знаю, известно ли тебе, но их работа заключается не столько в том, чтобы защищать своего подопечного от несчастий, а больше в том, чтобы он был счастливым. И если Ангел-Хранитель не справляется со своей задачей, то очень страдает. Особенно, если человек умирает несчастным.
— Какой адский труд, — качаю я головой.
— Особенно делать счастливыми тех, кто этому всячески сопротивляется, — улыбается он. — А этому Ангелу достался именно такой экземпляр. Трудный. Единственный ребёнок в семье. Девочка, от которой так много ждали, что она вечно чувствовала себя загнанной в угол и обязанной. Девушка, что вечно выбирала не тех парней, потому что не научилась понимать, чего она хочет сама. Женщина, что разучилась радоваться, закрылась в своём одиночестве, как жемчужина в раковине, и в неполные сорок решила не жить, а доживать. И всё только потому, что, по её мнению, она не справилась. Дочь, что не оправдала надежд родителей. Не жена.
