Она села в огромное резное кресло, поставленное специально для нее как для вдовы, хотя она была третьей женой Стефано, несмотря на его пенсионный возраст, а его многочисленные дети от предыдущих браков, некоторые были намного старше Люси, сидели полукругом с обеих сторон от нее. Юрист кашлянул и начал читать завещание. Его голос напомнил Люси жужжание шмеля.
Она молча сидела, облокотившись на спинку кресла, и спокойно, беспристрастно слушала. Если остальные думали, что она расстроится, когда поймет, что в завещании не упомянуто ее имя, то они слишком плохо ее знали. Она стала невестой Стефано, но никогда не думала о деньгах. Люси не искала выгоды и не была ни алчной, ни жадной. Пусть тот, кто хочет стать наследником этого богатства, получит его, и она отнесется к этому доброжелательно и благосклонно. Она знала, какое великодушное, благородное сердце билось у ее мужа в груди. И этого ей было достаточно.
Доменико, самый старший сын Стефано, сузил глаза с густыми ресницами, уставившись на молодую вдову и поздравив себя мысленно, что, несмотря на то что ее брак с его отцом длился в течение пяти лет, по какой-то причуде или слабоумию отец не включил ее в свое завещание. Все было завещано законному наследнику. А именно: большой особняк в Риме, этот дом, расположенный на окраине Флоренции, в котором все и собрались, чтобы похоронить Стефано; палаццо на острове Адриатики, которое также находилось в собственности Стефано; виноградники; большая часть состояния старика. Кроме этого, Люси, рожденная в Италии, но англичанка по происхождению, осталась без гроша, потому что даже не была упомянута в завещании Стефано. Доменико почувствовал свое превосходство, и его пульс забился еще быстрее.
Ее нельзя было назвать ни красавицей, ни даже хорошенькой, но тем не менее у нее было выразительное лицо правильной формы, нежная бархатистая кожа, яркие серые глаза, а ее волосы необычного рыжевато-золотистого оттенка спадали каскадом крупных кудрей. Ее изящные руки с длинными пальцами лежали одна на другой на коленях на черном шелковом платье.
Он возжелал эту женщину с того самого момента, когда отец впервые привел ее в их дом. Поражаясь сейчас ее хладнокровию и самообладанию, он вспомнил, как однажды ночью в саду она превратилась в мегеру, когда Доменико решил показать ей свои чувства.
— Не трогай меня! — пронзительно закричала она на безукоризненном итальянском и задрожала. — Я жена твоего отца! Я люблю его!
Доменико не сильно на нее разозлился, его гордость и самомнение не были сильно оскорблены, он даже засмеялся. Старый Стефано никогда не считался привлекательным мужчиной, а его старший сын был красавчиком. Теперь, на склоне лет, отец превратился в толстого уродливого старика, напоминающего демона, с красным лицом, нависшими веками, из-за которых почти не было видно глаз, и с огромным круглым животом, похожим на бочку. Но между Стефано и Люси было взаимопонимание и согласие, а у девушки появилась особая привязанность и любовь к мужу. Стефано всегда дорого одевал ее, дарил драгоценности, Люси часто сопровождала старика на светских раутах, отдавая дань уважения и почтения его мужественности и зредому возрасту. Позже, когда он заболел, она могла просто поручить его сиделкам, но вместо этого сама заботилась о нем как о гаденьком ребенке, ночи напролет просиживая у его постели. Когда он умер, она упала на колени около кровати, прижала его руку с разбухшими венами к своей щеке и зарыдала, а после, когда вся его семья вздохнула с облегчением — наконец-то все закончилось! — Люси продолжала стоять рядом с ним, в полном одиночестве оплакивая потерю любимого человека…
— Подойди к ней, Доменико.
Шепот жены прервал его мысли, и он понял, что, очевидно, задумался. Доменико осознал, что завещание о наследстве было прочитано до конца. Он поднялся со стула, высокий, статный, аккуратный мужчина, который, должно быть, очень гордился своей внешностью, и после вежливого учтивого кивка адвокату он взял Люси под руку, тем самым подняв ее с кресла, на котором она сидела. Она сделала шаг, ее юбка зашуршала, все присутствующие в комнате поднялись, выражая ей свое уважение. Это был последний раз, когда им нужно было выразить свою учтивость, ведь теперь все в прошлом, каждый мог себе позволить быть благородным напоследок, ведь они были включены в завещание отца, в отличие от нее. Они поклонились ей, женщины сделали реверанс, в то время как Доменико выводил ее из комнаты. Те, кому она нравилась и кто хорошо к ней относился, немного улыбнулись ей вслед, другие же не могли скрыть своего счастья и удовлетворения, что ничего, принадлежащего семье Ди Кастеллони, не досталось чужому человеку.
Доменико вел Люси по длинному коридору, окна которого выхолили на пышные сады, ряды миндальных деревьев, высокие сосны, достигавшие красно-коричневой крыши дома. Только когда они дошли до ее спальной комнаты, он расцепил пальцы и убрал руку.
— Тебе необходимо немного времени, чтобы успокоиться, собраться с мыслями, настроиться и начать новый этап твоей жизни, — сказал он милостиво, но властно, таким образом демонстративно показывая свое новое к ней отношение. — Ты, конечно, можешь спуститься и поужинать со всей семьей, когда придет время. Да, недолго ты занимала место за столом, предназначенное для жены отца, хозяйки дома.
Она продолжала стоять на том же месте, где он отпустил ее руку, как раз посреди просторной комнаты с мраморными колоннами и позолоченной мебелью. Она стояла сбоку от него, но ее взгляд был направлен не на Доменико, она смотрела на стеклянные двери, которые вели на балкон.
— Я уже давно решила, что буду делать, когда наступит этот день, — тихо произнесла она.
— Правда? — переспросил он несдержанно, в его голосе послышалось возмущение. Его недовольство означало лишь одно: то, что он хотел сделать так, как намеревался, а именно — подчинить ее своей воле.
Она повернулась к нему лицом, оно сияло.
— Я еду домой.
Сначала он подумал, что Люси имеет в виду монастырь, в котором она воспитывалась с рождения, у него сразу появилось желание разубедить ее, он подумал, что будет очень плохо, если мужчины лишатся такой девушки, отлично подходящей для плотских забав.
— Нет! Это не твое призвание! Ты не можешь постричься в монахини! Я слышал, ты и сама об этом говорила.
Ее аккуратные, необычно прямые брови в недоумении поднялись кверху.
— Ты меня не понял. Я еду домой, туда, где родился мой отец, я хочу найти это место. В Англию.
Доменико был ошеломлен.
— Но твой дом в Италии. Ты родилась в этой стране, и, если бы в монастыре не было монахини из Англии, ты никогда не узнала бы ни одного слова по-английски.
