Шли месяцы. И Жанлен, продолжая насмехаться, все больше осознавал, что Жак прав. Сто раз прав. Работа адвоката душила, высасывала все соки. Она опустошала. Возвращаясь домой, в довольно хорошо обустроенную квартиру, Жанлену все чаще и чаще хотелось больше из нее не выходить. Мерзость улиц словно приставала к телу. Грязь, смрад… Скорее в душ — смыть с себя эти зловонные остатки греховной человеческой природы. И больше не думать о них. Но в одно прекрасное утро Жанлен не выдержал. Продал квартиру, за которую, впрочем, еще не выплатил остаток суммы, и переехал к брату. Жак встретил его с распростертыми объятиями. В его скромном жилище было три комнаты: одна — под мастерскую, одна спальня. И гостиная. Неплохо. Жить можно. И Жанлен остался. Работа подвернулась почти сразу — в доме напротив находилась небольшая фруктовая лавочка, где требовался продавец.
Отец пришел в бешенство, узнав, где живут его дети и чем занимаются. Неслыханно! Тартавели пакуют яблоки в бумажные пакеты и протирают стойки дешевых кафе! Отлично! Ничего лучше и выдумать нельзя! Сам глава семейства имел виды на младших сыновей: кому-то же нужно вверить контору. И что теперь? Дети разъехались. Еще от Жака можно было ожидать подобных безрассудств. Он с детства отличался неблагонадежностью. Но Жанлен! Надежда стареющего родителя! Подпал под влияние брата-тунеядца. Однако было поздно вразумлять негодников. Отпрыски напомнили месье Тартавелю, что он сам всего год назад предоставил им полную свободу действий. И его не заботила их судьба. Что же он теперь за голову хватается?
Отпустил вожжи — сам толкай телегу. Произошло бурное объяснение. Отец кричал, что не за тем тратился на образование неразумных. Жанлен в пылу схватки отвечал разного рода колкостями, а Жак тем временем вроде притих. Он присел за обшарпанный столик — отец приехал к ним домой — и долго что-то подсчитывал на бумажке. А потом подал брату листок.
— Посмотри, я здесь посчитал. Мы вместе должны ему за образование…
Отец оторопел, сообразив, к чему клонят дети.
Жак протянул ему бумагу.
— Вот. Тут все посчитано. Мы вернем деньги.
К счастью, в этот момент к начинающему художнику пришел заказчик. Отец в гневе заявил, что не возьмет ни су, но его тирады были благополучно пропущены мимо ушей. Папаша остался без наследников.
Жанлен под влиянием брата тоже сначала увлекся живописью, но потом понял, что природа оделила его другим даром. Ему вспомнилось еще детское увлечение фотографией. Первый же снимок, отправленный в местный журнал, был принят и принес первые доходы. Это воодушевило его.
Спустя еще два месяца Жанлен встретил Мо, своего друга по университету, и просто так во время прогулки сделал для него пару снимков.
Ради развлечения. Друг на следующий же день уехал в Амстердам, но фотографии и пленка догнали его по почте. Каково же было удивление Жанлена, когда неожиданно он нашел в своем ящике приглашение на работу в одно из туристических агентств нидерландской столицы.
Работодатели уведомляли о том, что снимки великолепны и они будут счастливы иметь у себя такого фотографа для оформления буклетов, прилагаемых к билетам иностранных граждан, собирающихся посетить город. Но Жанлен точно знал, что ничего не отправлял. Видимо, произошла ошибка. Однако спустя два дня прилетело письмо от Мо. Он сообщал, каким образом фотографии попали на конкурс. Ему очень понравились виды Парижа, и он решил отправить их по объявлению от имени Жанлена Тартавеля, проживающего на Люмье 14/40 в Париже.
Что и говорить! Удача улыбалась братьям. Не долго думая, они снялись с обжитого гнезда и полетели навстречу новой жизни.
И вот теперь Жанлен примерялся к одной из самых красивых церквей Амстердама. Он обхаживал ее будто женщину. И так и эдак, справа и слева.
Ему казалось, что на нем лежит непомерная ответственность, словно снимок призван украшать не частную квартиру, а по меньшей мере стены Лувра. Отчего бы это? На мгновение Жанлену даже почудилось, что церковь смеется над ним.
Он присел на корточки. Да. Снизу вверх, вот так. Тогда пики, устремленные в небеса, словно становятся выше.
— Ну снимай же! — послышалось ему.
Жанлен улыбнулся: не терпится ей. Бедная.
Мало, что ли, тебя раньше щелкали? Ведь одни туристы каждый год сколько твоих изображений вывозят из Нидерландов. Но церковь чувствовала мастера.
Жанлен чуть-чуть наклонил голову.
— Ну давай! — возмутился женский голос, в котором уже слышалась обида.
Подожди, нужно как следует, мысленно ответил фотограф.
Ньиве Керк усмехнулась, обиженно так усмехнулась, словно собралась отомстить за эту минуту промедления.
— Что ты? — Жанлен наконец выбрал ракурс.
Идеально подал свет, отлично сочетались лазурь неба и церковь-невеста. — Не сердись.
— Ха! — услышал он в ответ.
И ему подумалось, что непременно нужно будет послать снимок в какое-нибудь крупное бюро. Грех оставлять такое великолепное фото себе одному.;
— Ты готова? — Жанлен прошептал эти слова нежно и ласково, словно говорил их любимой женщине.
— Ха! — повторила Ньиве Керк.
Фотограф мог поклясться, что это было высказано с каким-то тайным озорством. Церковь шутит. Точно. Ехидно-радостное выражение с оттенком исконно женской солидарности. Ладно. Будь что будет. Пальцы Жанлена уже были на спусковой кнопке. Вот сейчас облако справа продвинется вперед, край солнца выглянет из-за его белой ваты и золотые лучи-струны, пронзив воздух, запоют в лазурной вышине. Еще немного. Вот. Так. Хорошо. Еще… Жанлен зажмурился и нажал кнопку. Он всегда зажмуривался в самые ответственные моменты. Глаза сделали свое дело, теперь зрение могло лишь помешать точности привычных к делу рук. Снимок получится великолепный. Это точно. Жанлен не сомневался. Пожалуй, даже не стоит самому возиться с проявкой — отдать Виктору в ателье.
Пусть напечатает и сразу вставит в рамку под стекло. Сегодня же Ньиве Керк будет красоваться в квартире Жанлена. Все. Теперь все памятники в сборе.
Но когда же, однако, у него появилась идея их собирать? Вероятно, после того как Жак попросил оставлять для него наиболее удачные снимки. Сначала они просто пылились; брат, занятый заказами, не торопился их забирать, а потом было уже поздно: сам Жанлен развесил их по стенам. Денег у него тогда лишних не водилось, а смотреть на голые обои… Рамки появились гораздо позже. Кстати и их в качестве интерьера тоже предложил Жак.
Жанлен поднялся и опустил фотоаппарат.
Руки у него дрожали. Он даже удивился: давно с ним такого не случалось. Наверное, года три назад — да, от неуверенности, от неумелости, от гнетущей ответственности за каждый кадр пальцы не слушались, а руки чуть ли не судорогой сводило. И всегда после заветного щелчка они дрожали. Но сейчас-то… Профессионал. Не впервой. Жанлен поднял глаза и посмотрел на Ньиве Керк. Невинная, чистая, она улыбалась ему застенчивой загадочной улыбкой. Солнце играло в ее стеклах, и словно озорные тени притаились в уголках алых девичьих губ.
