«хаки» и москитной сеткой на лице, «приземлялась» на ягодную полянку и, невзирая на бесконечные атаки лютых комаров, не покидала свою позицию до тех пор, пока трёхлитровая чернично-земляничная миссия не была выполнена.
Я не знаю, почему судьба-злодейка решила наказать Машу (это чистое как белый утренний снег, безгрешное, сердобольное дитя природы) — за её доброту и, однажды на зимней охоте, подбросила в мой капкан ту бешеную лисицу. Причём произошло это, по странному стечению обстоятельств, тоже в солнечное, воскресное утро, но только не в жаркое июльское (как тогда при знакомстве), а в холодное декабрьское..
Бродя по заснеженному лесу в поисках удачи, мы наткнулись, в то злосчастное утро, на свежие следы кабана. В азарте, опьянённый адреналином, я, вскинув ружьё, начал энергично преследовать зверя, быстро потеряв из поля видимости Машулю. Лишь спустя несколько минут, после начала моей погони, её резкий вскрик отрезвил меня и молниеносно вернул на поляну. Машенька, сидя на корточках возле открытого капкана, со слезами на глазах, крепко держалась за руку. Дело в том, что оказавшись в одиночестве, дальнозоркая Машутка увидела неподалёку дёргающийся рыжий комочек, угодивший в капкан. Воспользовавшись моим отсутствием, Машуля решила освободить лисичку-сестричку и, подбежав к капкану, поспешила его открыть. В момент долгожданного освобождения, видимо от радости, коварное животное «отблагодарило» Машу, укусив её за руку, и метнулось в лес.
К сожалению, мы не придали серьёзного значения этому происшествию, а подскочившую через месяц температуру, приняли за обычную простуду.
Я наивно полагал, что организм моей домашней, городской кошечки, не привыкший к таким экстремальным, диким и суровым зимним условиям, не справился с сибирскими морозами, и мой голубоглазый «котёночек» просто немного захворал. Крепко прижимаясь к её разгорячённому и трясущемуся в лихорадке телу, я пытался впитать весь жар в себя. Я заваривал ей ромашку, натирал спиртом, поил горячим молоком с мёдом и малиной. Я пытался развеселить её и отвлечь от болезни сказками о нашем счастливом будущем, которые заканчивались, как и все сказки про принцев и принцесс, весёлой свадьбой. А когда она ненадолго засыпала, молился, чтобы болезнь не лезла в нашу жизнь и как можно скорее покинула наше с Марусей ложе как «третий лишний» персонаж этих сказок…
Всю неделю, не отходя от Машуни ни на секунду, я ухаживал за ней как за редким ценным экспонатом, сдувая с неё пылинки, но так и не уберёг своё «сокровище» от костлявых рук смерти, подло укравших его у меня.
Когда её сердце, перестав биться, в одно мгновение остановило часы во всём доме, моя жизнь, утеряв всякий смысл существования, превратила меня в живой безразличный труп. Мне было непонятно: зачем теперь нужно готовить еду, если Машенька не будет завтракать?.. Зачем топить в доме камин, если это не отогреет Машу и не вернёт её к жизни?.. Как можно качаться в одиночестве на качели, если с другой стороны качели никого нет?.. Пить только холодное или горячее, есть только солёное или сладкое?!.. В общем, потеряв Машу, я потерял и жизненное равновесие, упав на самое дно бытовой апатии.
Я возненавидел пчёл за то, что их мёд не излечил Машуню и, разломав ульи, прогнал бесполезных насекомых прочь. Я безжалостно корил себя за то, что не уберёг свою половинку от недуга. Что не так прочно я укутал в то колючее одеяло мою любимую «бабочку», позволив ей «выпорхнуть» из моих объятий и улететь в бабочкин рай, где растут неувядающие бескрайние поля её любимых роз. Может быть, именно поэтому, пытаясь найти и зацепиться за любой, даже самый невероятный и фантастический способ вернуть Машеньку домой, я (в предстоящее лето) запланировал расширить её оранжерею и, превратив весь наш садовый участок в одну сплошную огромную розовую клумбу, начал надеяться, что её любовь к розам и ко мне возможно «выманит» Марию из рая, и она прилетит ко мне! Пусть даже в теле прекрасной бабочки. От такой небесной милости, и моей радости, я порхал бы вокруг Машутки и собственноручно собирал бы для неё нектар, закрывал бы её зонтиком от палящего солнца и проливного дождя. А когда наступали бы зимние холода, я вновь укутывал бы её в наше любимое колючее одеяло, не позволив больше никогда этим противным снежным «белым мухам» охладить нашу пылкую страсть.
Оглушённый горем, я пытался осмыслить произошедшее и, обратив взор в небо, спрашивал у Машули, зачем она оставила меня здесь одного? Что я сделал не так, что заслужил такое мучительное одиночество? Может быть, я так сильно любил, что, не рассчитав силы, просто-напросто, крепко обнимая, образно задушил свою любовь? Ведь я знал, что чем сильнее любовь, тем хрупче счастье… Чем больше ураган в душе, тем сильнее разрушения… Чем пыльче страсть, тем болезненней ожоги… Но мы с Машей ничего не могли с собой поделать. Мы не раздумывая, без оглядки, бросились в огонь страсти, словно глупые мотыльки, и мгновенно сгорели. Но я не понимал одного, почему любовь сильнее бытового счастья? Почему счастье не крепчает от любви, а становится более хрупким и уязвимым? А потом понял, что любовь, «с-детонированная» бытом, уничтожает счастье. Что ЛЮБОВЬ-БЫТ-СЧАСТЬЕ — несовместимая химическая формула и очень взрывоопасная! Что ЛЮБОВЬ — ВЕЧНА! А СЧАСТЬЕ — ВРЕМЕННО! Что ЛЮБОВЬ — возвышенное чувство, идущее из сердца и души, зарождающееся на земле и живущее на небесах. А счастье — исключительно земное чувство, которое невозможно без тепла, сытости и благополучия. Ведь достаточно голодному человеку поесть, страдающему от жажды попить, а не выспавшемуся поспать, вот он уже и счастлив! Но все эти земные нужды никак не могут повлиять на то состояние, которое зовётся ЛЮБОВЬЮ.
В связи с этим, я сделал вывод, что с Марией мы прожили хоть и короткую, но абсолютно счастливую земную жизнь и умерли вместе с ней в один день. И пусть физически я не ощущаю Марусю возле себя, но знаю точно, что моё сердце и душа вместе с ней, и наша любовь жива! А как же иначе?! Ведь мои высохшие от слёз глаза до сих пор видят перед собой счастливо улыбающееся лицо Машутки, а уши слышат её звонкий смех… Все её вещи по-прежнему лежат на своих местах: коротенькое пальтишко висит в прихожей; любимая шерстяная кофта (из которой она не «вылезала») как обычно перекинута через спинку стула; кружка, из которой она пила, стоит на столе с торчащей из неё чайной ложечкой. И всё это и по сей день лежит на своих местах не в память о Машуле, а потому,
