В пору детства и юности, когда замыслов у тебя очень много, но ты еще не выбрал себе дела по душе, один старинный морской узел неожиданно определил всю мою судьбу.
Шла гражданская война.
Мальчишкой впервые увидел я военных моряков на станции Иркутск. Жил я тогда в предместье Глазково. Станция была оккупирована интервентами.
На сером заплеванном перроне вокзала перед коричневой теплушкой стояла группа балтийских матросов. У одного через плечо висела связка баранок, другой держал круг заиндевелой колбасы. Направлялись они на Дальний Восток, а иностранец комендант задержал их.
В полушубке, стянутом пулеметными лентами, с тремя гранатами у ремня, от группы отделился командир. Поправил бескозырку и направился к коменданту. Поигрывая сизым от мороза наганом, зловещим без кожаной кобуры, он насмешливо сказал иностранцу: «Мы вам не мамзели, а вы нам не мосье, извольте отправить немедленно!»
Усмехались серые глаза матроса, и эта усмешка в суровой тогда обстановке поразила меня. Матрос ничего не боялся.
Грозный для всех комендант, который любил говорить: «Я могу аррэстовать и расстрэлять!», сразу как-то съежился, засуетился и пошел дать приказ об отправке теплушки.
А матрос вразвалку, спокойно шествовал за комендантом. На бескозырке его горели золотые буквы, и на руке синела замысловатая татуировка – не корабль и не якорь...
Про дальнейшую судьбу маленького матросского отряда рассказал мне старый партизан Иннокентий Седых, когда мы бродили с ним по тайге.
«Наш партизанский отряд пробирался в Забайкалье, – рассказывал Седых. – Попросились мы к матросам в теплушку. «Садитесь, – говорят, – вместе веселей».
Ночью повалил лохматый снег. Валил и валил, засыпая дорогу, вокзал, тайгу... – задумчиво говорил Иннокентий. – Вот тут мы и столкнулись с осатаневшими откормленными семеновцами.
Интервенты пропустили из Забайкалья в Иркутск броневик «Орлик» с отрядом сибирских казаков под командой атамана Семенова. Матросы выскочили из теплушки, отстреливаясь от вооруженных до зубов казаков. Таежную тишину разрывали гранаты.
По грудь в снегу прорывались мы в тайгу. Косил пулемет наших партизан. Не уйти нам, если бы не матросы у железнодорожного полотна. Дрались они до последнего патрона. Все погибли. А их командир продолжал сдерживать натиск семеновцев. Пользуясь замешательством, матрос подался к тайге. Залег за поваленные бурей толстые лиственницы и всаживает пулю за пулей в бандитов. Потом закурил трубку и швырнул последнюю гранату.
«Ну, и черт, а не матрос!» – думал я тогда.
Слышим – стихло. Угробили человека. Не дешево достался этот моряк.
Мои валенки были полны снегу. Даже в карманы полушубка набился. Измученный добрался я до избушки лесника. Валенки снять невозможно. Разогрел на огне и оторвал вместе с кожей. Отмерзли пальцы, пришлось отрубить...
Два дня искал лесник матросского командира. Не нашел.
Растаял снег, заалела набрякшая соком клюква, по-весеннему загудела, заухала мохнатая тайга. Наткнулись мы на матроса – командира отряда.
Поблекли, но не исчезли золотые буквы на его бескозырке.
Зарыли героя...
– Видел ты на руке наколку? – спросил я.
– Морской узел, – сказал Иннокентий и неумело нарисовал мне прутиком на дороге очертания этого узла.
– А завязать его можешь?
– Нет. И даже названия не знаю. Сам много лет плавал на Байкале матросом, а такого не видывал. Может, ты разгадаешь, – усмехнулся Седых.
И действительно, через много лет, когда уже не было в живых Иннокентия, увидел я этот таинственный узел при самых удивительных обстоятельствах.
* * *
В один из январских дней тысяча девятьсот двадцать третьего года четверо комсомольцев иркутской организации сдавали секретарю ячейки боевые чоновские[1] винтовки, подсумки, патроны и гранаты. Павел Никоненко, Левка Шевелев, Сережка Макарычев и я уходили добровольцами во флот.
В двенадцать часов дня состоялось торжественное заседание. Вся наша четверка стояла на эстраде, с красными бантами на груди.
Зал иркутского КОРа (клуба Октябрьской революции) был битком набит молодежью. Сидели здесь и первые глазковские комсомольцы, друзья детства и юности, бойцы ЧОНа, с которыми вместе ходили на белые банды Донского, охраняли мосты и военные склады.
Нам вручили грамоты. Я принял печатный лист и молодым ломким голосом выкрикнул ответное слово:
– Мы выполним наказ и будем, не щадя жизни, охранять морские границы нашей великой Родины на Балтийском море!
Ребята совали нам на память свои фотографические карточки: «Сережке от Петьки», «Левке от Сашки», «Храни, не забывай друга, а то приедешь на корабль, да и зазнаешься». Девушки подарили нам кисеты и носовые платки с вышитыми якорями и цветочками. Мы еще были в кепках и пиджаках, но бойкий карандаш Сереги Ломоносова уже запечатлел нас на листе стенной газеты в клешах, форменках и бескозырках с ленточками до самых пят.
Мы сели в вагон.
Комсомолка Галя врасплох поцеловала Сережку Макарычева, и он сделался пунцовым от смущения. Мы звали его женихом, он конфузился и, чтобы скрыть волнение, старался басом говорить грубости, что к нему совсем не шло.
Первый звонок.
Прощай, Иркутск с комсомольцами,
Уезжаем на флот добровольцами...
На перроне – матери, отцы, братья и сестренки. Пашкин отец, богатырь-грузчик товарного двора, крикнул:
– Коли не послушал, едешь, так служи как полагается, а не то... – и по старой привычке опустил руки на ремень.
Пашка стыдливо отвел глаза в сторону.
– Лева, сынок, пиши мне! – закричала Левкина мать. – Каждый день весточки давай, из Черемхова брось открытку да береги себя... – и заплакала.
Моя мать стояла в старой кацавейке, какая-то выпрямившаяся, с сухими глазами.
Гудок паровоза. Поезд тронулся.
В окнах замелькали железнодорожные будки.
В Черемхове Левка опустил открытку матери. Здесь же в вагон вбежал с гармонью на ремне комсомолец, черемховский шахтер Ванька Косарев.
– Тоже в Балтийский флот! – крикнул он. – Едва не опоздал! Крышку от гармони забыл. Ух, не отдышаться!
В Новосибирске нас поджидали вагоны с добровольцами – комсомольцами из Алтая, Западной Сибири, даже из Якутии.
Всех нас влекла романтика, мечта о дальних плаваниях, о боевых кораблях, о матросской форме...
Начались заморозки. В щели теплушки врывался пронизывающий ветер. Мы подбрасывали дрова в железную печурку и кипятили чай.
Черемховский Ваня Косарев играл на гармони, а ребята отплясывали «иркутяночку» и «подгорную».
Часто не хватало дров. Не хватало хлеба.
Поезд подолгу стоял на разъездах и полустанках, а мы бегали к начальнику станции и требовали, чтобы он скорей отправлял нас дальше.
Однажды, когда мы целый день стояли на маленьком глухом разъезде, из деревушки к поезду подошла старая крестьянка и протянула Пашке в вагон узелок. В нем были сибирские шаньги и бутылка молока.
– Детушки, это вы самые, что во флот едете?
– Да, – ответили мы, удивленные, что об этом уже узнали даже в глухой деревушке.
– Передайте привет моему Ваське Кожемякину. Он в Кронштадте и уже третий год не пишет...
– Ладно, бабушка, спасибо за молоко, обязательно ему намылим голову, – сказал Пашка. – Разве можно матерей забывать?
Старушка вытерла глаза платком.
* * *
За Уральским хребтом наши теплушки стали осаждать беспризорники. Одни клянчили, протягивая руку: «Дяденька, а дяденька! Дай копеечку, жрать хоцца» А другие воровато всматривались в теплушку, ища, чего бы стащить.
Мы щедро делились с ребятишками нашими припасами, но они так настойчиво лезли в вагон, что пришлось закрыть двери».
На другой день, когда поезд шел полным ходом, удаляясь от Свердловска, мы наполнили жестяные кружки кипятком и уселись возле печки. Вдруг из-под нар, как раз там, где спал Ванька Косарев, вылез взлохмаченный и оборванный мальчишка.
– Я – Мишка, – объявил он.
– Очень приятно, – сказали мы сердито. – Как ты сюда попал?
– Ногами, – ответил он и тут же начал отплясывать чечетку.
Отплясывал он лихо, так что даже нашего лучшего плясуна Пашку зависть взяла. Потом Мишка спокойно взял Пашкину кружку, сел с ним рядом на чурбак и, отдуваясь, стал пить чай.
– Эх, давно горячего не пробовал!..
Отпив несколько глотков, Мишка взял кусок Пашкиного хлеба, моментально проглотил его и поспешно сказал:
– Я сейчас спою за это.
Он довольно погладил живот, встал и запел:
Среди долины ровныя, на гладкой высоте
Стоит-растет высокий дуб в могучей красоте...
