— Так, — накидывает на себя фартук, заводит руки за спину и затягивает завязки. — Котлеты тогда на мне, — переводит на меня взгляд, — или мне картошку почистить? Давай указания.
— Ты серьезно?
— Инга, я тут, — он вскидывает бровь. — Рядом с тобой. Я когда женился на тебе, то сделал осознанный выбор быть с тобой. Родить с тобой детей. Воспитать их и в старости мотать нервы бубнежом, что у меня болят колени и что опять заклинило спину.
— Ты должен уйти.
— Нет, не должен. Вот оно время для твоей осознанности, о которой ты со мной часами перед сном рассуждала, — говорит мягко, но я слышу под этой мягкостью сталь. — Все-таки я почищу картошку, а то у тебя ноготки свежие.
Я бы этими ноготками его глаза выцарапала.
И я хотела быть осознанной только в стороне от чужих проблем, а не оказаться в них.
Выхватывает из стойки небольшой нож, достает из ящика мешок с картошкой, которую через пару мгновений тщательно моет под струей воды.
— Инга, — вздыхает он. — Ты мой любимый человечек, — закидывает картошку в глубокую миску, — и как ты говоришь, роднулька, — разворачивается ко мне, стискивая нож. — Меня, блять, тошнит от этой твоей роднульки. Ты этого говна понабралась у своих подружек? Да? Роднулька, блять! Инга! Давай еще писюлькой меня обзови!
Всхлипываю, прижимаю ладони к лицу и отворачиваюсь.
— Вот поэтому все разговоры только с тем человеком, который нас направит.
— А ты, что, уже подыскал того человека? — в гневе оглядываюсь.
— Нет, — садится за стол и выуживает одну картофелину из миски, глядя на меня, — либо у тебя кто-то есть на примете? Или вместе сядем и поищем. Я решил, что мы и это обсудим. Мы же, по сути, впустим постороннего человека в наши отношения.
— Я хочу развод… — повторяю я и руки дрожат, а затем повышаю голос до крика, — мне твоя картошка и котлеты не нужны!
— Я сам справлюсь, — поддевает кожуру картошки лезвием ножа, а я вылетаю из кухни с бешено колотящимся сердцем.
— Господи… Да что же это такое?!
— И ты ведь понимаешь, что твой побег ничего не решит?
Глава 3. Об этом будем говорить?
— Сука! — взвизгиваю я, когда дверца шкафа бьет по пальцам.
А затем я пинаю шкаф, прижав пострадавшую ладонь к груди. Что я творю?
Смотрю на чемодан и на свои шмотки, что кинула на кровать и вытираю слезы.
И куда я собралась?
Куда побегу от своих сыновей, которые скоро ворвутся в дом, шумные и дикие?
И схватить я их не смогу, чтобы утащить от Егора, который на кухне невозмутимо готовит ужин.
Выплеснул на меня ведро холодной воды и живет дальше.
И он всегда такой был.
Рубанет хладнокровно, но других проблем никто не отменял. Например, картошки или квартального отчета.
— Вась, — долетает разъяренный крик Егора, — через час не будет отчета, я тебя к хуям уволю! Я тебе за что плачу?! И никакой премии вашему отделу! Вы мне остопиздили со своими меканьем! Ой, не заметили! Ой, перепутали! Ой, потеряли! Зато обед у вас по расписанию! В час дня никого нет! Перекати поле! Усвистали!
Вероятно, эти крики предназначаются мне.
Егора рвет от гнева, и влетает по полное число подчиненным. И им невероятно “повезло”, что они именно сегодня накосячили с бумажками.
Медленно выдыхаю и прижимаю ладонь к горячей щеке.
Хочет другую.
Но измены не было.
И как-то от отсутствия измены и мужского эгоистичного вранья совсем не легче.
Может дело в том, что его “хочу” уже сравнимо с предательством?
Или в том, что он ловко и будто с издевкой ввернул в разговор то, что я зануда со своими беседами об осознанности, разумности и здравом смысле в семье?
Но я же не думала, что все это мне придется натягивать на его “хочу другую бабу, а на тебя если и стоит, то без огонька”. Ничего там в штанах не лопается от нетерпения!
И кто же его так привлек, что он решил на меня вывалить свою правду? Кто она?
Это не просто голая жопа в интернете. Нет. Это реальная девка.
Молодая, наверное!
Секретарша?
Нет. У Егора в секретарях замужняя серьезная дама сидит, с которой шепотом все разговаривают. Зычная, злая и в выражениях не стесняется.
Может, кого-то недавно нанял? Бывшую студентку? Амбициозную, умную и с большими глазами?
Кто?
Кто запал моему муженьку в душу?
Или это чужая жена?
Нервно покусываю ноготь.
Тогда его честность вполне объяснима. Встал на жену одного из партнеров, и как-то некомильфо в такой ситуации подкатывать яйца. Не по-мужски.
А он же у меня мужик. Честный, принципиальный и суровый.
Чужую жену не станет уводить из семьи.
А вот на свою можно ушат дерьма вылить.
Нет.
Его потянуло на юную с гладкой бархатной кожей и упругой задницей.
Мужиков к сорока годам тянет на малолеток. Они осознают, что они не бессмертные жеребцы и в страхе перед угасанием своей мужской биологии всем хотят доказать, что они еще огого какие!
Колом стоит!
Да как после такого о любви можно говорить?! О том, что я должна быть осознанной и терпеливой?
У него под носом профурсетка шастает, пятой точкой виляет, а он на нее слюни пускает!
Перевожу взгляд с вороха своих вещей на чемодан.
Ну, побегу я к маме сейчас в соплях и слезах, а дальше что?
На мои претензии покрутит у виска пальцем вместе с отцом, который видит в Егоре мужицкого мужика, и от такого можно и измены потерпеть.
А что? Серьезный человек, в мальчиках души не чает, с меня пылинки сдувает, а еще на рыбалку можно съездить, и на этой рыбалке, если надо, то пьяного тестя вытащит из камышов.
И толковый. Рукастый. Какой курятник забабахал! А курей каких заморских купил! Ни у кого таких нет в округе, только у моих родителей!
Буду я дурой в глазах родителей со своими криками “Развод и девичья фамилия!” и выпнут они меня обратно к “нашему Егору Дмитриевичу”.
Да, они его по имени-отчеству сейчас называют, а соседи их тихие, потому что зять-то у них какой-то бандит и лучше на глаза не попадаться. Сидят по своим домикам и тихо завидуют курятнику с заморскими курицами.
Смеюсь.
Похоже, курицы с медными перьями на грудке будут моим родителям дороже, чем их дочь и ее гордость. А там в перспективе еще маячит коровка редкой породы. Такая молочная, некрупная и с шоколадной шерстью.
Ладно, мама и папа отменяются. Не поймут. Сядут на уши, начнут промывать мозги, что я дура, а муж мой — молодец. Потом все сведется к крикам и скандалам. Это они с Егором Дмитривиевичем никогда не ссорятся.
В тридцать пять лет оказаться в луже.
— Боже мой, — прикрываю глаза ладонью.
Егор нагнул меня своей честностью. И если я сейчас поддамся упрямству и столкну семью к разводу, то это я буду истеричной идиоткой.
Он же заявил, что хочет бороться за семью. За меня, а я вот, стерва такая, верещу о разводе и не даю ему шанса.
Сыграл, как по нотам.
Развод будет только моей ответственностью перед сыновьями и родственниками. Моей виной, что не боролась за крутого мужика, у которого стрелочка его компаса повернула налево.
Выхожу из спальни, спускаюсь на первый этаж. Через минуту стою в дверях кухни, на которой Егор во всю кулинарит. На сковороде котлеты, в кастрюле бульон закипает.
— А ты молодец, — проваливаюсь к косяку и щурюсь на его широкую спину.
Оглядывается и приподнимает бровь.
— Хорошо сыграл, — горько усмехаюсь я. — Мастерски, я бы сказала.
Закидывает кубики картошки в бульон:
— Ты подожди, борщ еще не сыгран, чтобы ты его хвалила.
Отставляет миску и разворачивается ко мне:
— Хотя это я зря, да? Мои смехуечки сейчас не заводят?
— Нет.
— А раньше заводили. Помнится мне то золотое время, когда ты кончала и смеялась.
— Прекрати.
— Я обожал это, — он с угрозой щурится, — у тебя там все сжималось.
— Значит, об этом будет с психологом говорить? — вскидываю бровь, а у самой все внутри от слов Егора покрывается изморозью.
