К тому же, это прикрытие дало мне возможность провести рядом с Евой много времени, будто бы вникая в то, что она делает, а на самом деле просто наслаждаясь ее обществом, голосом, запахом, который заполнял всю ее комнату и от которого безбожно кружилась голова.
До безумия, до отчаяния мне хотелось прикасаться к ней — и я не упускал ни единой возможности для этого: приветствия, прощания, совместное приготовление пищи… Я знал, что нельзя слишком давить, что она очень пуглива… В ту ночь, когда мы запекали картошку с кислыми сливками, а потом опять поспорили о ее замужестве (тогда я был уже почти уверен, что хочу стать ее мужем, потому что до боли желал ее, а она не была согласна стать просто любовницей. Черт побери, ну с какой стати мне было так необходимо ее согласие?!), я долго не мог успокоиться. Ходил по комнате кругами, не глядя на стройную молодую девушку в прозрачном костюме, уснувшую в ожидании меня на моей кровати. В последние дни они совсем мне опротивели! В конце концов, грубо разбудил ее и вытолкал за дверь, а сам отправился к Еве. Хорошо, что она не запирает дверь! Я подошел к изголовью кровати, опустился на колени, разглядел белые листки бумаги, сложенные несколько раз и смятые Евиными руками. Один лежал на полу — я поднял и развернул его, уже зная, что там увижу. Мое письмо. Отталкивает меня, а сама… Как трогательно и странно! Но странности меня не пугали. Важно одно: я ей вовсе не безразличен, и это вовсе не дружеское чувство. Ее тянет ко мне. Возможно, для нее действительно важно то, что я женат, но с этим мы как-нибудь разберемся.
Наверное, влюбленность в нее серьезно помутила мой разум, раз я дал такого маху на следующий день! Это же надо было не продумать столь элементарную вещь: что моя маленькая птичка из северной страны совершенно не приспособлена к здешним климатическим условиям! Спрашивал у нее еще, не хочет ли она в машину… Да кто ж в таких вопросах полагается на мнение ребенка? И она хороша: чего храбриться-то? Не иначе, это их европейский феминизм доводит женщин до такой глупости.
Должен признаться: этот Евин недуг все же подарил мне несколько приятных минут — пока я вез ее в своих объятиях на своем верблюде и почти признался ей во всем. А она льнула ко мне, губами прикасаясь к моей шее и отвечала совсем не то на словах, но таким ласковым голосом, что я просто умирал от счастья.
А потом я ухнул в бездну отчаяния. Я круглые сутки повторял самому себе, как мантру: "С ней все будет хорошо", — и все равно беспокоился. Не мог унять дрожь в руках. Мысль о том, что Ева может оставить меня, была такой страшной, что я физически не мог думать ее в полную силу, но она преследовала меня неотступным фоном и пугала так, будто прямо сейчас у меня под ногами тряслась земля, а вещи падали со столов и полок. И как я мог в столь солидном возрасте так фантастически вляпаться?
Глава 21. Халиб Терджан
Как я мог в столь солидном возрасте так фантастически вляпаться? И Ева добавляла беспокойства. После ночной сцены с письмами, после нашего разговора вдвоем на верблюде я был почти уверен, что все — она моя, вопрос решен, и не о чем больше говорить. Осталось дождаться ее выздоровления, подписать вольную, принять ее в мою веру — и… Сердце сладко замирало от мысли об этом скором будущем. Конечно, дождаться, когда будут улажены все формальности, нелегко, и уж точно я вряд ли дождусь дня бракосочетания — это слишком долго. Меня всего трясло от мысли о том, что я скоро проснусь рядом с ней в одной постели. Что она будет при этом обнажена. Что еще немного — и Ева станет носить в себе моего ребенка — все эти сладкие мысли помогали мне терпеть и ждать, находясь в счастливом предвкушении. Мне уже было совершенно наплевать, была ли она чьей-либо когда-нибудь до меня. Главное — что теперь она моя, на всю оставшуюся жизнь. Я не стану расставаться с ней — буду брать ее с собой в командировки и спать с ней каждую ночь. Только с ней. Моя маленькая Ева. Мой воробышек…
И тут меня снова постигло разочарование. Она опять упрямится! Какого черта?! Совершенно непонятно… Какие-то нелепые оправдания… цену себе, что ли, набивает? Она и так уже выше некуда. Я готов чуть ли не жизнь отдать за возможность быть с ней рядом… а она что? Глупость, просто глупость!
А потом моя малышка меня удивила. Явилась ко мне прямо в спальню — я так изумился, что даже забыл спросить, зачем она пришла. Ева оказалась очень сообразительной и не стала устраивать сцен в духе "Как ты мог?! Я же верила тебе!" Зато она испугалась — и это меня отнюдь не радовало. Зато я одел ее в свою сорочку, и это очень сместило градус нашей встречи. Вожделение буквально кипело во мне, я готов был махнуть рукой на все и взять ее прямо здесь и сейчас, если бы только она хоть чуточку расслабилась. Но это был воплощенный комок напряжения, злости, страха… и мне опять пришлось ее отпустить, хотя, признаюсь, у меня в очередной раз мелькнула мысль о том, чтобы наплевать на ее мнение и решить все самому: глупая девчонка по-прежнему не понимала своего счастья… Но я все еще не мог побороть желания, чтобы она принадлежала мне добровольно.
И проститься с надеждой на это у меня не получалось: я знал, что Ева ко мне не равнодушна. Это просто смешно — обнимать во сне письма мужчины и утверждать при этом, что относишься к нему только как к другу. Я был уверен, что все ее истинные возражения сводятся к тому, что я женат. Мне же это вовсе не казалось проблемой, ведь в нашей стране это законно даже юридически. Поэтому я продолжал надеяться, что смогу победить упрямство своей возлюбленной, и мы с ней воссоединимся в законном браке.
Тем же вечером я пришел к ней на ужин.
— А зачем ты приходила ко мне сегодня утром?
— Я искала господина, — буркнула Ева.
— Зачем?
— Это уже неважно.
— И всё-таки мне интересно. Я ведь твой господин. Расскажи мне.
Она вздрогнула на словах "твой господин", и мне это было неприятно. Вовсе не страх хотел я вызывать у нее, а то самое яркое и теплое чувство, из-за которого она обняла меня при нашей первой встрече. Ева немного подумала, но потом все же выдавила:
— Я хотела предложить вам выкуп за себя.
Губы мои дрогнули против моей воли, но я удержался от смеха:
— Деньги?
Моя маленькая девочка кивнула с серьезным лицом. Тут уже я не смог не рассмеяться:
— А сколько денег ты хотела мне предложить?
Ева покраснела и нахмурилась.
— Столько, сколько вы скажете, — голос ее становился все тише и неувереннее. — Чтобы перекрыть все ваши расходы…
Это было смешно, но я, наоборот, почувствовал негодование: какова для меня цена этой женщины? Неужели она сама не понимает? После всего, что я сделал и сказал ей…
— Ты считаешь, что я слишком стар для тебя? — спросил я холодно.
— Нет… я не знаю… Дело не в этом.
— А в чем?
— Я не буду счастлива здесь. Среди чужих людей, вдали от родных и близких. Я не хочу принимать вашу веру, я не хочу делить мужа с другими женщинами, я не хочу провести остаток жизни взаперти…
В моей груди шевельнулась надежда: я очень внимательно слушал ее, ожидая, что она скажет: "Я не люблю вас", но этого не произошло. Значит, не все потеряно! Я принялся планомерно разбивать ее аргументы:
— Отсутствие у тебя здесь близких людей — вопрос времени. Ты подружишься с кем-то, твои родственники могут навещать тебя, у тебя, в конце концов, появятся дети… Веру нужно принять номинально, никто не застявляет тебя молиться целыми днями или учить наизусть священные писания. Ты будешь жить совершенно отдельно от других жен, и вообще не почувствуешь, что они есть — я тебе обещаю. И почему ты решила, что я стану держать тебя взаперти?
— А ты уверен, что когда-нибудь начнешь доверять мне настолько, чтобы выпустить одну из дома?
— Зачем тебе выходить из него одной? Ты можешь выходить со мной или охранником. Доверие тут ни при чем — это забота о твоей безопасности.
