Однако ее репутация могла оставаться незапятнанной лишь до тех пор, пока Гибсон не поправится окончательно. Все прекрасно знали, что у него большой сексуальный аппетит, и к тому же он наделен редким обаянием, так что при других обстоятельствах Мими не продержалась бы и пяти минут.
Единственной платой за спасенную честь было то, что теперь каждый житель городка считал своим долгом уделить ей минут десять-пятнадцать в день и надавать непрошеных советов или порассуждать о тяготах жизни пожарных.
Длинный рабочий день, тяжкий труд, грубость со стороны сослуживцев, поломанные ногти… Придется проводить время в пожарной части, где обстановка весьма незатейливая: штук восемь откидных кресел, расставленных вокруг телевизора.
Однажды во время церковной службы в воскресенье кто-то услышал, как шеф пожарных мимоходом сказал, что, если Мими станет работать пожарным, у нее не будет возможности даже принять душ во время дежурства. И вряд ли ей разрешат красить ногти, ведь лак легко воспламеняется, потому что в его состав входит какое-то опасное вещество. Он не уточнил, какое именно.
— А стены у них увешаны фотографиями, — поведала ей лучшая подруга бабушки. — Фотографиями девушек.
— Я непременно принесу туда фотографии юношей, — вкрадчиво ответила Мими.
Очевидно, никаких положительных аспектов в работе пожарных нет.
Мими даже удивилась, что и мистер Швайрон не высказался по этому поводу. Но стоило вспомнить его измученное лицо, как ей стало ясно, что горе этого человека слишком велико, чтобы совать нос в чужие дела.
В четыре часа пришла другая официантка, и можно было ехать домой. Мими уложила в коробку яблочный пирог, который Борис, привыкший доводить свои творения до совершенства, забраковал из-за недостаточно хрустящей корочки. И наконец отправилась к дому Гибсона.
Она нашла его на веранде, со стаканом холодного чая в руке.
— Я не ожидал, что ты вернешься так скоро! — крикнул он. — Приятный сюрприз. Заходи!
Гибсон поднялся ей навстречу, и уже в который раз Мими поймала себя на том, что любуется им. Какой красавец! На нем была белая рубашка и потертые джинсы, облегавшие бедра. Лицо было чисто выбрито: поскольку гипс на прошлой неделе сняли, побрился он сам.
Однако стоило этой дьявольски-лукавой улыбочке появиться на его лице, как Мими тут же вспомнила, почему они всего лишь «друзья». Она не собиралась жертвовать своим добрым именем и отдавать сердце человеку, для которого любовь — не более, чем спорт.
С той самой ночи, которую они провели бок о бок, ни один из них ни разу не обмолвился об этом. Как и о его предположении при их знакомстве. Они никогда не говорили о поцелуях, сексе, любви и браке, хотя, бывало, Гибсон немного флиртовал с нею. И по тому, как свободно он это делал, было понятно, что он имел успех у женщин.
— Я принесла десерт, — сказала она, поднимаясь по ступенькам. Гибсон распахнул перед ней дверь, и Мими устремилась на кухню. Но, понимая, что Гибсону еще трудно угнаться за ней, решила не задевать его гордость и пошла медленнее.
Он тоже больше не подтрунивал над нею, когда она тренировалась.
Мими уже могла взобраться по лестнице и спуститься вниз со стодвадцатифунтовым грузом на плечах всего лишь за десять секунд. Неплохой результат.
И соседи больше не глазели на нее, стоя у ограды. Что было еще приятнее.
— Ладно, давай пообедаем, — предложил Гибсон. — Ты ничего не оставляла в кастрюле?
— Оставляла, но придется разогреть. — Она включила конфорку. — Будет готово минут через двадцать.
— Я знаю, чем мы могли бы в это время заняться, — он многозначительно подмигнул.
— Мы поговорим, просто поговорим.
— Тошно слышать подобное от женщины.
— Я серьезно, Гибсон.
Мими присела к столу, который еще сегодня утром накрыла новой скатертью. Он устроился в кресле напротив.
— Ладно, в чем дело?
Она набрала в легкие побольше воздуха:
— Арно Швайрон.
С поразительной прытью, если учесть, что гипсовый лубок с ноги сняли только неделю назад, Гибсон вскочил на ноги. Неуклюже заковылял к двери. Мими следовала за ним по пятам.
— Гибсон, нам нужно поговорить!
— Убирайся!
Она схватила его за плечи, но он сбросил ее руку. Лицо стало суровым.
— Гибсон, мы никогда не говорили о…
— Вон отсюда! — приказал он, распахивая дверь.
— Ты должен встретиться с ним. Он приходил в ресторан и просил меня помочь, и я…
Гибсон потряс кулаком в дюйме от ее лица, и впервые с тех пор, как она переступила порог этого дома, Мими испугалась.
— Это хуже репортеров! Хуже губернатора! Хуже, чем все страховые агенты, продавцы недвижимости, нищие попрошайки, проигравшиеся картежники и торговцы протезами, вместе взятые!
— Всем этим людям было что-то нужно от тебя, он же, напротив, хочет предложить кое-что взамен!
— Что?
— Благодарность.
— Мне она не нужна.
— Ради Бога, Гибсон.
— Я не могу говорить с ним. А тебе лучше уйти. Можешь сказать шефу, что ты готова пройти испытания. Становись пожарным, строй и дальше из себя шута.
— Я не уйду, пока ты не объяснишь, в чем дело.
— Убирайся!
Мими вздохнула. Как же с ним тяжело! Он подавлял окружающих, даже когда ничего не делал, когда беспомощный, в бинтах и гипсе сидел в своем кресле. А в гневе он был просто страшен.
Тем не менее Мими стояла на своем:
— Не уйду, пока мы не поговорим. Не понимаю, почему ты отказываешься принять этого беднягу, который всего лишь хочет сказать спасибо.
Гибсон сжал кулаки, словно собираясь ударить ее, затем провел рукой по волосам. Повернувшись спиной, он бормотал проклятия, от которых хотелось заткнуть уши.
— …Ты самая упрямая, тупоголовая женщина, какую мне приходилось встречать, ты вечно лезешь не в свое дело и…
— Мне приходилось выслушивать вещи и похуже, — Мими старалась сохранять спокойствие. — Почему бы вам не встретиться? Ему всего-то и нужно, что поблагодарить тебя. И спокойно продолжать жить. Даже если тебе наплевать на свою жизнь, подумай о нем.
— Я не вынесу его благодарности.
— Но почему?
Гибсон поднял голову и взглянул на нее. Он был сломлен, душевная травма терзала его куда больше физической.
— Кто бы ни был этот человек, я не могу с ним встречаться.
— Он вполне безобиден. Работает на ферме у Смита.
— Я не могу выслушивать его благодарности, потому что мне придется сказать ему правду, — прошептал Гибсон.
— И что же это за правда?
— Его жена погибла по моей вине.
