— Он вполне безобиден. Работает на ферме у Смита.
— Я не могу выслушивать его благодарности, потому что мне придется сказать ему правду, — прошептал Гибсон.
— И что же это за правда?
— Его жена погибла по моей вине.
— О, нет, — голос Мими дрогнул. — Как это — погибла по твоей вине?
Он опустился на пол. Мими присела рядом, желая прикоснуться, утешить, но перед нею словно был гордый раненый зверь. Не стоит дразнить его. Лучше держаться на почтительном расстоянии.
— Я оставил там его жену, — тихо произнес он. — Оставил ее в том доме, и она погибла.
— Но на это были причины?
— Были, — признал он.
Гибсон отвел глаза. Мими проследила за его взглядом, но было очевидно, что вместо дивана, разбросанных на нем газет и подноса с обедом ему видится совсем другое.
Дым, огонь, пепел.
Из соседнего двора доносились возгласы играющих ребятишек. Он же слышал вой сирены, шум бушующего пламени.
И плач ребенка. Крики его матери.
— Расскажи мне, — попросила Мими. Видимо, он ни с кем еще не делился пережитой болью.
— В ту ночь я был во главе поисковой группы, — начал он просто. — Предполагалось, что я знаю свое дело. Со мной был только один напарник — Мик. Мы поднялись на верхний этаж. Воздуха оставалось только на пятнадцать минут.
— Воздуха?
— Мы носим за плечами баллоны. Полного баллона хватает на сорок пять минут. Но мы уже полчаса обыскивали здание. Думали, нашли всех. И наверх пошли, только чтобы пробить дыру для вентиляции. Знаешь, что это?
— Это было в письменной части экзамена, — вспомнила Мими. — Нужно прорубить в крыше отверстие, чтобы в здание проник холодный воздух.
— Верно. Так мы и должны были сделать. Но не успели даже начать, как шеф велел спускаться вниз. Здание вот-вот могло рухнуть, перекрытия уже трещали. Я шел последним. Тогда-то я и услышал этот звук. Без сомнения, это был плач ребенка. Ползком я пробрался на третий этаж. Дым был такой густой, что не видно было собственных рук.
— Как же шеф позволил тебе идти одному?
Гибсон задумчиво взглянул на нее.
— Молодец, Мими. Ты знаешь, что пожарный никогда не ходит один: слишком велика опасность. Я понимал, что здание скоро рухнет. Возьми я с собой напарника, подверг бы его жизнь риску. Моим напарником был Мик. Но у него оставалось совсем мало кислорода, и я не стал рисковать им из-за догадки.
— Ты не был уверен, что там ребенок?
— Нет.
— Почему ты не связался с шефом и не сообщил, что возвращаешься?
— Я сомневался, и окажись я неправ, пришлось бы зря рисковать целой группе. Я не стал связываться с шефом и даже не сказал Мику. Думаю, он был уверен, что я иду сзади, пока не очутился на улице.
— Ты решил, что справишься один?
— Да! И свалял дурака.
— А что потом?
— В плаще да еще с баллоном за спиной пожарный выглядит точь-в-точь как Дарт Вейдер. Пожар само по себе уже страшно и иногда дети убегают и прячутся от спасителей.
— И так они…
— Так они и погибают. Закрывшись в шкафу, насмерть перепуганные огнем и видом людей, которые пришли спасти их. Помочь в таких случаях практически невозможно.
— Боже мой!
— Я подумал, что ребенок где-то спрятался. Должно быть, мы пропустили это место.
— И ты решил осмотреть этаж.
— Да. Я пошел на звук, но решил не разговаривать в противогазе. Дышал осторожно, чтобы не испугать малыша. И тут я увидел ее.
— Но мне казалось, Швайрон говорил о мальчике!
— Я увидел его мать. Ее придавило стальной балкой, а рядом лежал ребенок.
Мими сжала его руку.
— Как ни старался, я не сумел ее вытащить. И позвать на помощь тоже не удавалось. Я бросил на землю радиопередатчик, который крепится к ремню. Стоит тебе упасть — через пятнадцать секунд раздается сигнал, предупреждая команду, что ты в беде. Сигнал сработал, но, думаю, из-за шума и суматохи внизу его просто не услышали.
— И что потом?
— Кислород у меня был на исходе: пришлось разделить остаток на троих. И она стала умолять меня забрать ребенка. Это был единственный путь к спасению. Поцеловав малыша, она взяла с меня слово, что я вернусь за ней.
— И ты обещал?
— Да, хотя и знал, что это невозможно. Я взял ребенка и пошел назад. Как только вышел из комнаты, стены зашатались, и я уже не оглядывался. Было ясно, что в это здание никто больше не вернется.
— Тогда и был сделан тот снимок?
— Да.
— Ты смотрелся героем.
— А чувствовал себя идиотом, даже хуже. Неудачником. Полным неудачником.
— И потом здание рухнуло?
Гибсон кивнул и хотел было отнять руку, но Мими задержала ее в своей.
— Ты спас жизнь мальчика.
— Да.
— Она знала, что ее ребенок будет жить.
— Думаю, знала.
— Вы погибли бы все, если бы ты не унес ребенка.
— Это точно.
— Значит, другого выхода не было?
— Наверное.
— Так в чем же дело?
Он покачал головой.
— Я бы не хотел вновь оказаться перед выбором. Не хочу, чтобы от моего поступка снова зависела чья-то жизнь. Вот почему я никогда больше не вернусь в пожарную часть, а ты просто дура, если хочешь туда. — Он с трудом поднялся, отстраняя ее руку. — Настоящее испытание для пожарного — это не умение отжиматься или таскать по лестнице мешок с песком, и не способность вызубрить наизусть все пункты инструкции, предписывающей, как правильно накачивать воду в шланг. Настоящее испытание — это когда ты должен бросить человека в огне, зная наверняка, что он погибнет. Когда она поцеловала сына, я знал, что это в последний раз. И она тоже знала.
— Наверное, это ужасно.
— Если бы Мик был тогда рядом, мы смогли бы ее спасти, — продолжал он. — Я всегда все делал сам, один, я ценю свою независимость. Но тогда следовало рассуждать как члену команды. Я должен был взять с собой напарника. Должен был взять Мика. Или хотя бы позволить решать шефу.
— Так вот почему ты уволился?
— Да. Я не хочу быть в ответе за чью-то смерть и в то же время слишком упрям, чтобы измениться. Мой отец и дед были пожарными, хорошими пожарными. Жили и умирали, борясь с огнем. А я больше не могу.
Мими обняла его. Вначале Гибсон хотел было высвободиться, но потом почувствовал искренность ее сострадания. Слишком долго он отказывал себе в человеческом тепле. Гибсон зарылся лицом в ее волосы, вдыхая их запах, и вдруг — неожиданно для самого себя — поцеловал девушку.
Это был настоящий мужской поцелуй, превративший душевное тепло в страсть, а нежность — в боль.
Он завладел ее нежными, сладкими губами.
