— Если мне это заблагорассудится, что бывает нечасто. А кроме того, я не умею сдерживать свои эмоции и предпочитаю продуманным планам свободную импровизацию. Я ни в грош не ставлю империю Макларенов. Я…
— Трэйси! — Глаза его смеялись. — Пощадите!
— Нет уж, я закончу! Любить вас — это вечно жить на грани сердечного приступа. Беда в том, что достучаться до настоящего Маркуса Джулиуса Макларена — все равно что пробить стенку головой. Женщины, которых у вас наверняка было немало, развратили и ожесточили вас, превратили в циника, для которого нет ничего святого. Я права?
Зрачки его сузились.
— Такое впечатление, — сказал он со смешком, — что вы знаете меня даже лучше, чем себя.
Трэйси устало качнула головой.
— Извините, если сделала вам больно, но я говорила совершенно искренне.
— А может быть, все это обычная ревность, а, Трэйси?
— Простите меня, но я делаю выводы. Основываясь на реальных фактах! Угрожать женщине ради прихоти, тратить свое и в самом деле драгоценное время и немалые деньги на заказ, смысл которого состоит лишь в том, чтобы затащить меня в постель, — на такое способен лишь пресыщенный и разуверившийся в женской порядочности человек. Я не играю в такие игры!
— И что же нам остается? Помахать друг другу ручкой и разойтись как в море корабли?
— Выход есть всегда, — гордо сказала она. — Например, работа!
— Вы так полагаете? — В голосе его звучал сарказм. — Если так, то почему перед самым моим приходом вы сидели здесь в темноте, одинокая и потерянная? Оттого, что меня не было рядом?
Трэйси резко поднялась и схватилась за трость.
— Я устала…
— Нет, ответь мне, Трэйси! — прорычал он, ловя ее за руку. — Да или нет?
— Если мне и становится иногда грустно, то ты тут ни при чем, — твердо ответила она.
— А может быть, все наоборот, и у нас ничего не получается потому, что ты приписываешь мне грехи своего прошлого любовника? — Трэйси приоткрыла рот и… ничего не сказала. — Так кто же он такой, детка? — спросил он, насильно усаживая ее на колени. — Только не пытайся сопротивляться или, не дай Бог, бороться! Это будет напрасной тратой времени.
Она, скрепя сердце, подчинилась и со всей горечью, на которую была способна, бросила:
— Вот еще одна причина того, что у нас ничего и никогда не получится: временами ты ведешь себя как отъявленный злодей!
На губах Маркуса мелькнула улыбка.
— Боюсь, что любой мужчина, который посмеет приблизиться к тебе, получит точно такую же характеристику. Но хватит отвлекаться! Ты приписала мне столько пороков, подчас самых чудовищных, что я намерен докопаться до самого дна твоей души и разобраться, в чем кроется причина твоей ненависти к мужчинам. Сколько лет тебе было, когда случилась эта драма?
Трэйси упрямо молчала, сверля невидящим взглядом стенку. Маркусу пришлось повысить голос:
— Эй! Ты меня слышишь?
— Двадцать один год.
— И долго ваш роман продолжался?
— Полгода.
— Каким образом вы познакомились?
Она дернула плечиком и нехотя сообщила:
— Я меняла обивку на его яхте. Ты, может быть, не в курсе, но свою карьеру я начинала именно с таких работ.
— Дальше!
Она вздохнула.
— Ему было тридцать. Я влюбилась в него без памяти. Полагаю, он искренне отвечал мне взаимностью. У нас было много общего: например, я всегда мечтала о путешествиях. Он, как оказалось, тоже.
— И вы отправились в Багдад?
— Да, — нахмурилась она. — Это было что-то вроде открытия Америки. Но тут-то и начались проблемы. Он предложил мне руку и сердце — лунной ночью, после бутылки хорошего вина. Белоснежные пляжи, коралловые атоллы, поросшие пальмами… Ну, ты понимаешь… Я ответила согласием. После этого он… — Трэйси попыталась встать, но Маркус не отпустил ее. — Короче, мой любимый потребовал, чтобы сразу после возвращения домой я бросила работу и целиком посвятила себя ему.
— И это было твое первое столкновение с грубой реальностью?
— Именно! Впрочем, я могла бы догадаться и раньше. Он никогда не рассматривал всерьез мой бизнес, хотя к своим занятиям относился в высшей степени серьезно.
— А кем он был?
— Врачом, а его родители — богатыми фермерами. В чем-то его можно понять, ведь он был воспитан в патриархальной семье. Его мать считала главным предназначением женщины приверженность дому, детям, мужу.
— Ты случайно не о Стиве Карстоне говоришь?
Глаза у Трэйси округлились.
— Ты с ним знаком?
— Да. Точнее с его семейством! Бедняжка! — сказал он с неожиданным сочувствием. — Карстоны славятся редкостным упрямством и косностью взглядов. Так ты отказалась выполнить его условия?
— Сначала я попыталась найти с ним общий язык: убедить, что то, чем я занимаюсь, ни в коей мере не помешает нашей любви, что я не могу всю жизнь сидеть дома, нянчить детей и вышивать крестиком. А он… О Господи! — вырвалось у нее.
— Продолжай!
— Он обвинил меня в том, что я собираюсь до конца жизни возиться с чужими заказами, в то время как его собственная карьера и он лично нуждаются в моей полной и безоговорочной поддержке. Что у него более чем достаточно денег для того, чтобы содержать семью и… — Она остановилась и вздохнула. — Он был… да и есть… чудесный врач, а я, вероятно, оказалась круглой дурой!
Маркус ласково погладил ее по голове.
— Тебе же был всего двадцать один год!
— А сейчас уже двадцать пять, — горестно сказала она.
— И ты многого добилась за эти годы. Подумай об этом!
Трэйси вытерла тыльной стороной ладони слезы:
— Да, пожалуй.
— Возьми! — Он протянул ей носовой платок. — Ты просто умная женщина, Трэйси! В отличие от него. Ты поступила совершенно правильно, не расстраивайся.
— Да? Спасибо, Маркус, — всхлипнула она.
— И с тех пор — больше никого?
— Никого. Ты и сам мог бы заметить, что я очень серьезно отношусь к такого рода вещам.
— Это точно, — согласился он.
— Но у нас с тобой ничего не получится.
Маркус не проронил в ответ ни звука.
— Почему ты молчишь? — не вытерпев, сказала она.
— Ты ждешь, что я начну спорить с тобой, Да? — спросил он, снова погладив ее по волосам.
Она невольно прижалась к его плечу.
— Разумеется нет. Просто рассчитываю на понимание. Ты мне нравишься, но бывают моменты, когда я тебя ненавижу. Так имеет ли смысл продолжать наши отношения?
Он рассмеялся.
— Для тебя — безусловно. Но… Ты меня убедила. Я ухожу.
— Спасибо! — выдохнула она, но не сдвинулась с места.
Горькая правда заключалась в том, что она не испытала никакой радости, наоборот — чувство одиночества снова обрушилось на нее.
