И Кимберли уступила подзуживающему голосу, который толкал ее на дурные поступки. Она снова тщательно обследовала резные двери и вдруг заметила крошечное отверстие.
Шкаф закрыт, снова попыталась образумить себя Кимберли.
А если нет? — спросило любопытство и подсказало решение: попытайся вставить между створками двери какой-нибудь тонкий, но прочный предмет, например нож или ножницы.
Кимберли оглядела комнату в поисках подходящего инструмента. Ножницы оказались слишком толстыми, а ножа у нее не было.
Вот видишь, все к лучшему. Рыться в чужих вещах недопустимо, констатировал рассудок, но Кимберли уже не просто желала открыть шкаф, ее толкала к нему неодолимая сила. Взгляд Кимберли упал на туалетный столик. На нем лежала металлическая пилка для ногтей, которая вполне могла сыграть роль отмычки.
Кимберли быстро схватила пилку и просунула ее между створками двери шкафа. Руки у нее дрожали. Что это со мной? Веду себя как мелкий воришка, изготовившийся стянуть на распродаже пакетик с карамельками.
Но никакая ирония, ни голос рассудка, призывавший ее остановиться, не помогли. Действуя пилкой как рычагом, Кимберли открыла шкаф и ахнула. На кронштейне, протянутом от стены до стены, висели изумительные бальные платья. Глаза у нее разбежались, что и неудивительно. Великолепные туалеты могли ослепить кого угодно.
Примерь! — зашептал голосок, заставивший Кимберли открыть чужой шкаф.
Не смей это делать! Платья не твои! — снова вмешался рассудок. Нельзя трогать вещи без разрешения хозяина.
Неужто ты считаешь, что эти бальные туалеты принадлежат Реджиналду? — в который раз вмешалось любопытство. Думаешь, он явится за ними, чтобы выбрать себе платье к завтрашнему вечеру? — ехидно поинтересовалось любопытство и стало нашептывать Кимберли, что ей просто обязательно надо что-нибудь примерить. Платья ничьи! Их хозяйки давно нет на свете! — привело оно весомый последний довод и победило.
Кимберли схватила первое попавшееся платье и трясущимися руками стала его надевать, потом подошла к зеркалу. На нее смотрела красивая девушка в розовом шелковом платье. Платье сидело так, будто его специально шили для Кимберли.
У тебя огромнейший выбор! — пропело любопытство. Поздравляю! А ты не хотела меня слушать. Завтра ты сможешь выглядеть лучше всех!
Но теперь Кимберли с ним не согласилась. Платье, сшитое по моде начала двадцатого века, сделает ее на вечеринке смешной, решила она, но все равно не смогла устоять перед искушением примерить еще один туалет.
Так Кимберли перебрала почти весь гардероб и уже хотела остановиться на шифоновом платье без рукавов. Оно, возможно из-за многочисленных воланов или набивного чехла, который надевался под платье, не выглядело сошедшим со страниц иллюстрированной книги предвоенных лет, когда королем Англии был Георг Пятый.
Но червячок любопытства, заведшийся в ней, опять подтолкнул ее к шкафу. Она начала лихорадочно передвигать оставшиеся на кронштейне плечики с платьями, словно что-то искала.
— Вот оно! — вслух воскликнула Кимберли и удивилась. Откуда я узнала об этом платье? Почему именно его разыскивала? — мелькнула у нее мысль и тут же исчезла.
Она опять перестала принадлежать самой себе. В нее как будто вселилась чужая воля. Уверенная, что это платье ей подойдет, она сняла его с плечиков и надела. Красная ткань с мерцающим эффектом обтянула фигуру. Кимберли подняла вверх волосы, и зеркало послушно отразило ослепительную красавицу.
Эффект перевоплощения был потрясающим. В этом платье невинное юное личико Кимберли приобрело налет порочности. В начале двадцатого века многие девушки стремились выглядеть роковыми женщинами, подумала она, но не нашла в своем облике ничего вульгарного и банального. Она стала только загадочной и привлекательной, вечной Евой, соблазняющей мужчину.
И вдруг стены спальни раздвинулись. Кимберли оказалась в огромной бальной зале. Гремела музыка. Молодежь танцевала. В анфиладе комнат, открывавшихся взору, толпились мужчины в мундирах и фраках и разодетые в шелка и бархат прекрасные женщины. Среди них были и старые и безобразные, но все они казались Кимберли излучающими красоту. А к ней через всю залу шел молодой полковник. Его высокая широкоплечая фигура, надменное лицо с правильными чертами, темно-серые, как полированное серебро глаза под изогнутыми черными бровями привлекали к нему всеобщее внимание. По пути он легко и изысканно раскланивался с мужчинами и женщинами и, не останавливаясь с ними для беседы, приближался к ней. Она замерла.
Мне нельзя с ним танцевать, подумала она. Мой муж не поощряет танцы в объятиях чужих мужчин, хотя сам танцевать и не любит. Но, может, этот запрет не распространяется на его брата? Нет, лучше подойти и заговорить с леди Коул. Если он пригласит меня танцевать, то надо сослаться на головную боль, решила она, но не сдвинулась с места. Она стояла и смотрела на приближавшегося к ней мужчину. Краем глаза она заметила, что многие наблюдают за ней.
— Разрешите...
Низкий мягкий баритон заставил ее вздрогнуть, как будто она не ждала его, словно он шел к кому-то еще, а не к ней. Ее ум, находчивость, самообладание — Кимберли знала, что та женщина, в которую она превратилась, обладает этими качествами, — в мгновение ока куда-то улетучились. Она лишь беспомощно улыбнулась в ответ на просьбу о туре вальса и робко положила ему руку на плечо, даже не дождавшись, когда он введет ее в круг вальсирующих.
Кимберли ощутила, как румянец смущения опалил ей щеки, а глаза вспыхнули радужным огнем. Красавец мужчина сделал вид, что не обратил внимания на ее замешательство, лишь теснее, чем допускали правила приличия, прижал к себе и закружил в вихре вальса. Мир для нее перевернулся с ног на голову и остался в таком положении.
Через некоторое время она почувствовала себя увереннее. Танцуя, они увлеченно беседовали, явно наслаждаясь обществом друг друга. Усмешливое выражение глаз мужчины сменилось восторгом. Они потемнели и пылали желанием. Кимберли читала в них чувства, которые — она знала — отражаются и в ее собственных глазах. Окружающие стали для нее невидимыми. Но вот танец окончился, но он не торопился отвести ее на место. Они стояли теперь вдвоем посреди бальной залы, так и не разжав объятий, словно до сих пор пребывали в танце. Это становилось неприличным, но музыка пришла им на помощь.
Они танцевали весь вечер, не отрываясь друг от друга, не обращая внимания на осуждающие взгляды, бросаемые на них, на перешептывания пожилых матрон и любительниц светских сплетен. В тех танцах, которые предусматривали смену партнера, они слишком поспешно устремлялись навстречу друг другу, чуть ли не бросаясь в объятия.
