в родах? Вдруг умрёт, не дай боже, ребёнок? Ведь я никогда не прощу себе, что попробовала! Горевать по тому, чего не было, совсем другое, чем по тому, что было и исчезло навсегда!
Смогу ли я, Алевтина Румянцева, пережить потерю? И Коля едет где-то в поезде, удаляясь от меня с каждой секундой всё сильнее, и неизвестно, куда его отправили. А вдруг в горячую точку? Вдруг и он…
Думать об этом всём стало совсем невыносимо, и из-под струн скрипки взметнулась ввысь, к старой крыше вокзала, да так, что голуби замерли в оцепенении, знакомая рвущая душу музыка, которой уже двести с лишним лет.
Аве Мария…
Мои пальцы уверенно зажимали струны, вибрировали на переходах, поднимали звук на ту высоту, которую я хотела передать. И новые ноты слышались в сто раз отработанной партии, и были это ноты моего сердца.
Очнувшись, я увидела перед собой собравшихся людей. Они были под впечатлением от музыки, одна женщина даже плакала, вытирая глаза распухшими костяшками артритных пальцев. Почему-то именно она смутила меня, и я опустила скрипку, собрала в карман кучку купюр, неловко уложила скрипку в футляр. Люди разошлись. Остался только один седой, как лунь, сухонький, с морщинистым лицом и выдающимся шнобелем старик.
Он негромко сказал:
- Отличная техника, неплохое звучание. Но импровизация никудышная.
Я немного обиделась. Не ставила себе задачу импровизировать, вот ни разу! И ответила ему с иронией:
- Моя преподавательница скрипки говорит, что импровизация недопустима в произведениях, которые с успехом исполняются сотни лет!
Старик усмехнулся и ответил, роясь в карманах потёртого плаща:
- У вас превосходный педагог. Но, поверьте мне, девочка, если вы не найдёте свой звук и свою манеру исполнения, то так и останетесь просто хорошей скрипачкой, которая пиликает бездумно в провинциальном оркестре.
Я молчала, ибо крыть было нечем. А дед пожевал губами и продолжил:
- Все эти люди спешили по очень важным делам. Вы заставили их остановиться, задуматься, взять паузу. Вы подарили им немного вечности. У вас есть талант цеплять за душу своей игрой. Не зарывайте его в землю.
Я кивнула, пытаясь осмыслить, примерить к себе его слова. А он добавил:
- Я готов заниматься с вами. Вы станете моей последней ученицей.
- Но… - нет, это очень лестно, однако есть проблема: - У меня нет денег!
- Ой вэй, девочка, что такое деньги по сравнению с тщеславием старого скрипача? Найти неогранённый алмаз на дороге и не попытаться создать из него великолепный бриллиант – это преступная халатность, понимаете ли.
Я хлопала глазами, пытаясь сообразить, кто стоит передо мной, а дед порылся в карманах плащика и нашёл маленькую записную книжку. Извлёк из другого кармана карандаш и нацарапал на листочке бумаги адрес, протянул мне:
- Не отказывайтесь, раньше ко мне стояла очередь из юных скрипачей.
- Спасибо за комплимент, - фыркнула я, чтобы скрыть неловкость, и взяла записку, сунула в футляр. – А если я приду, а вас не будет дома?
- Бог привёл вас на этот вокзал именно в то время, когда я провожал моего старого друга, бог оставит меня дома, когда вы придёте за знаниями.
Он философски пожал плечами и ушёл мелкими шаркающими шагами. Я долго смотрела ему вслед, кляня свою убитую гаджетами память. Уверена, что знаю этого человека, но никак не могу вспомнить, откуда.
Денег, заработанных скрипкой, хватило и на метро, и на билет. Я села на жёсткую деревянную скамейку вагона у окна, положив инструмент на колени, и всю дорогу смотрела на сменяющийся пейзаж. Город вырастет через тридцать лет, тут будут новые жилые комплексы, а вот здесь построят огромный торговый центр из множества павильонов… А тут над головой протянется скоростная магистраль – ЗСД. А чуть дальше по дороге взметнётся ввысь, протыкая макушкой низкие облака, кукурузина Лахта-центра.
Но до этого ещё далеко.
Сначала будут реформы, бандитизм, нищета, блеск предпринимательства, улицы разбитых фонарей… Будущее представлялось мне таким туманным, хоть я и знала почти всё, что случится в стране. Моё личное будущее я увидеть не могла. Мне было страшно, но уже и немного азартно. До сих пор я всегда текла по течению, если не влекомая компаниями, то родителями. И вдруг – самостоятельный решительный шаг, да ещё такой важный!
В этот момент я ужасно гордилась собой.
А потом я вышла на станции Лисьего Носа и растерялась. Ну найду я улицу Ленинскую, найду бабу Лиду, а что я ей скажу? Здрасьте, я девушка вашего внука Коли, я беременна и ушла из дома?
А ну, Алевтина, выше нос! Коля сказал, что бабка хорошая, значит, всё будет в порядке. Я двинулась от станции по разбитой дороге к ближайшей улице. Сейчас найду бабку, а там посмотрим. Проблемы надо решать по мере их поступления.
Улица Ленинская пряталась в цветущих кустах. Они росли по всей длине заборов, окружавших частные дома, и отличались только цветом лепестков – где белые, а где розовые. Я медленно шла от калитки к калитке и высматривала номера на почтовых ящиках. Дом номер двадцать утопал в отцветшей сирени. Во дворе бегало несколько шустрых коричневых кур, а толстый чёрный петух с роскошным хвостом и свешенным набок гребнем, как будто в модном красном берете, глянул на меня недобрым глазом и неожиданно закукарекал, хлопая крыльями. Я отшатнулась от калитки, больше от неожиданности, чем от страха, но из будки выползла мелкая серая шавка с лохматыми ушами, загремела цепью, залаяла звонко и вредно, завиляла пушистым хвостом.
Кто ж такую мелочь на цепь сажает?
На лай скрипнула дверь, и на крыльце дома показалась старуха. Одетая в застиранный ситцевый халат с кофтой поверх, в толстые тёплые рейтузы, с чунями на ногах и с платком вокруг головы, она щурилась, пытаясь разглядеть меня, потом спросила:
- Кого ищешь?
- Бабу Лиду Кондратьеву, - набравшись смелости, ответила я.
- Так я это. А ты кто будешь?
- Я Алевтина, Аля.
- Из собеса, что ли? Не поняла я.
- Можно, я войду и объясню?
Бабка пожала плечами и кивнула:
- Ну, заходи.
И ушла обратно в дом. Я открыла калитку, дугой обогнула рвущуюся с цепи собачонку и под её нескончаемый лай поднялась на крыльцо. Дом встретил меня знакомым запахом – старым, чуть сыроватым, чуть тёплым, сладким и терпким одновременно. Так пахло в квартире бабы Мары, так пахло у всех стариков. Я никогда не поняла, почему, но у всех, этот запах был у
