Докерти приготовил лист бумаги, и я оставил их там, чтобы Рэгз изложил всю историю Стью. Я возвратился в участок, воскрешая в памяти, как эта оборванка билась в паническом страхе, вновь чувствуя ее тонкие запястья в моей руке. Когда ее выпустят на свободу, это будет запуганная темноволосая женщина, обрюзгшая от тюремной баланды, с лицом, огрубевшим и покрасневшим от многолетней работы в тюремной прачечной, возможно, уже не способная вспомнить черт лица своего Томми.
Домой я приехал в начале одиннадцатого. Дети уже были в постели. Мег сидела на диване, штопая брюки Бобби. Развалившись в моем кресле, Дуайт смотрел очередную часть телевизионного сериала. Подняв глаза, он пробормотал какое-то приветствие. Он и не подумал уступить мне кресло. Мег бросила обеспокоенный взгляд сперва на меня, затем на него. Она заметно расслабилась, увидев, что я сажусь на диван. Когда на экране появилась реклама, мы обменивались какими-то репликами. Дуайт к нам не присоединялся. Когда в половине одиннадцатого передача закончилась, он встал, потянулся, зевнул и, сказав «ну, покедова», отправился спать.
Я приглушил звук и сел с ней рядом.
— Как он вел себя?
— Все нормально. После обеда поспал. Ненадолго выходил на задний двор. За вычетом времени, что мы ели, он все время сидел у телевизора.
— Ты несклонна вдаваться в подробности.
— Было четыре телефонных звонка, дорогой. Звонили и… говорили гадости, потом бросали трубку.
— Черт бы их побрал!
— Не расстраивайся. У них просто не все дома.
— Но, должно быть, к телефону подходил кто-то из ребят…
— Я завела новое правило. Снимаю трубку только я. Да, было несколько раз, когда мимо проезжали машины, еле ползли, а люди в них разглядывали наш дом.
— Долго так продолжаться не будет.
— Сегодня днем я ему сказала, что если… он захотел бы рассказать, каково ему пришлось там… это принесло бы ему облегчение. Он ответил, что самое лучшее, чем я могла бы ему помочь, это слезть с его шеи.
— Обходителен до ужаса.
— Он так держал себя всегда, когда мы детьми были — если что-то не по нему было либо когда он затевал какое-нибудь дело, зная, что этого делать не следует. Я, наверное, не вынесу, если он опять во что-нибудь ввяжется. Дорогой мой, я просто не выдержу этого.
— Надо бы нам за ним присматривать.
— Милый, он попросту себе не представлял, что ты в этом кресле всегда сидишь.
— Не обязательно мне сидеть в каком-то определенном месте.
— Это твой дом. У тебя должно быть право…
— А что насчет детей?
— Дуайт к детям не привык. Возможно, они будут его раздражать.
— Ну не позор ли это?!
— По сути дела он практически их не замечал. Бобби держался очень скованно. Но вот Джуди приставала к нему как заводная. Ты же ее знаешь. Она так уверена, что все вокруг ее любят. Да, вспомнила. Та девушка еще раз звонила. Эта Кэти Перкинс. Он с ней довольно долго говорил. Я старалась прислушиваться, и мне показалось, что она хотела приехать сюда его повидать, а он ее отговаривал. Мы с Бетти Роблинг говорили совсем по другому поводу, и я ее спросила о Кэти Перкинс. Бетти сказала, что девушка она приятная, но странная немного и не очень управляемая. В прошлом году бросила колледж. Работает в управлении телефонной компании. Для Дуайта было бы так замечательно, если бы он смог… найти себе действительно милую девушку.
И снова у меня встало перед глазами лицо той девицы, что пыталась сбежать, — изможденное, с жесткими чертами. Она больше подходила для Дуайта Макейрэна.
В комнату боязливо вошла Лулу, тихо взвизгнула и устремила на нас немного сконфуженный взгляд.
— Что б ты лопнула, Лулу, — сказала Мег. — Каждый раз как она видит Дуайта, она с громким визгом куда-нибудь забивается.
— Потому что он пнул ее, — сказал я.
С недоверием она посмотрела на меня.
— Ты шутишь, Фенн?
— Да нет. Когда мы подъехали, как раз перед тем, как ты вышла, она стала прыгать вокруг него. Ты знаешь ее повадки. И тут он изо всей силы шарахнул ее коленом.
— И бедняжка Лулу думает, что он хотел так сильно ее стукнуть?
— Да, и я тоже так считаю. Она шлепнулась на землю в шести футах от него и убежала, чтобы забиться под гараж.
— Но… если он действительно нарочно ударил ее, то это потому, что он… оттого, что…
Она запнулась и отвела взгляд в сторону. Я коснулся ее руки. Но она отпрянула от меня, встала и медленно направилась в спальню. Я слышал, как дверь тихо прикрылась. В ногу мне ткнулась голова Лулу. Я почесал у нее за ушами. Она снова стала повизгивать. Ей не нравилось то, что произошло с ее домом. Мне тоже.
Но я был не в силах утешить Лулу. И Мег.
В отсутствие Мег я бы сделался тупым животным, действительно так — холодным и расчетливым малым. Я способен на любые логические построения. Но у нее щедрое сердце и способность делать счастливым каждый ее божий день. Сплошь и рядом у меня возникает ощущение, что мне не добиться с ней контакта, равно как и с другими людьми, кого я знаю, не передать мне, что я чувствую. Никогда я не в состоянии сказать ей вещи, которые должны быть сказаны. Мне лишь остается уповать на то, что инстинктивно она понимает меня, и пояснения не требуются.
Лулу уставилась на меня своими светло-коричневыми любящими глазами. Мне подумалось, не такой ли же беззащитный взгляд у Кэти Перкинс.
Спустя два дня я отправился в школу побеседовать с мистером Теодором Перкинсом, найдя его в кабинете, когда занятия уже окончились. Крупный, лысый мужчина с мягкими манерами, он выразил готовность поговорить, узнав, кто я.
— У меня хорошие девочки, лейтенант, — сказал Перкинс. — Две старшие замужем, одна очень счастлива, другая совсем несчастна. Их мать умерла семь лет назад. Ее родственники возражали против нашей свадьбы. Мы вместе с ней скрылись. У нас был прочный и счастливый союз. Сами понимаете, у нас нет права заставлять наших детей брать во всем с нас пример и разделять все наши взгляды. Каждое сердце имеет свою путеводную нить. Кэти исполнилось двадцать два. Теперь это женщина. Когда же все началось, она была ребенком, полным мечтаний и фантазий. Я верил, что у нее это пройдет. Мне казалось, что это наваждение, жертвой которого может стать любая юная девушка. Откуда мне было знать, что такое протянется пять лет?
Я ему не стал рассказывать, что это обычное явление, происходящее всякий раз, когда к тюремному заключению приговаривают более или менее приличного человека за преступление, замешанное на страсти и широко освещавшееся прессой. Женщины откликаются, пишут письма, стараются устроить встречи в тюрьме — в надежде, что в состоянии исправить его искалеченную жизнь.
