— Ты, как всегда, все продумал, Ронан, — грустно констатировала Керри.
— Тебе не нравится моя идея? Я не настаиваю.
— Идея великолепна. Только, боюсь, я ей не вполне соответствую, — уныло пробормотала она.
— Не узнаю свою отважную Керри Дойл! Где она? Что с ней?
— Вполне возможно, что ее никогда и не существовало.
— Неправда. Я точно знаю, Керри Дойл держится за свою мечту. Она даже готова была в одиночку объездить мир. Она не пасует перед трудностями из-за пустячных сомнений.
— Я не могу рисовать, Ронан, — с трудом выговорила Керри.
— Но ты сама говорила, что брала уроки...
— Умею... но не могу, — прошептала она.
— Не понимаю, милая. Объясни толком, — вкрадчиво попросил он. — Почему не можешь?
— Ну, вот опять ты... — грустно улыбнувшись, упрекнула его Керри.
— Опять — что?
— Эта твоя задушевность и чуткость... Я всегда чувствую себя паршиво, если пытаюсь что-то от тебя скрыть, — пояснила она.
— Хорошо. Обойдемся без чуткости и задушевности, если это тебе так претит. У меня вообще обширный и разнообразный репертуар, — пошутил Ронан. — Ну-ка, отвечай немедленно, почему ты не можешь рисовать! — с напускной грубостью процедил он.
Керри не смогла сдержать улыбки.
— Боже, какой же ты милый и нежный, Ронан, — пролепетала она, прижавшись к его груди.
— Милый и нежный? Чтобы я больше этих слов о себе не слышал! Милый и нежный! Это же настоящий удар по моей суровой мужской репутации!
— Но это правда, Ронан, — произнесла Керри.
— Такой правдой можно и убить... Милая, расскажи мне, что случилось? Почему ты не можешь рисовать?
— Просто я не нахожу в себе больше сил сосредоточиться на этом занятии... Знаешь, раньше, когда я занималась живописью и представляла, что смогу связать с этим свою жизнь, никого не было счастливее меня. Внешний мир переставал существовать, я же чувствовала себя всесильной, переиначивая его по собственному усмотрению в своих эскизах. Мне казалось, что все, что мне необходимо, — это мастерство, потому что мое воображение требовало новых и новых высот. Я готова была без остатка отдать себя этому призванию и чувствовала, что таков мой удел. А потом случилось несчастье. И люди вокруг меня, мои близкие переживали его. Моя поддержка была им необходима. А в определенный момент я встала перед выбором, поскольку совмещать эти два дела без ущерба для одного или другого я не могла. Мне пришлось принять решение. И в то же самое время меня не покидает чувство, что я совершила предательство, после которого путь назад невозможен. Нельзя пренебречь своим призванием для того, чтобы потом возвращаться к нему от скуки. Это неправильно.
— Керри, я, наверное, не настолько возвышен, чтобы понять это. Но о каком предательстве ты говоришь? Ты властна над своими желаниями. Да, в тот момент тобой двигало чувство долга. Но, как мне кажется, ты слишком многим пожертвовала ради такой прозаической вещи, как семейный бизнес, и никто не вправе требовать от тебя большего. И если ты испытываешь потребность вернуться к любимому занятию, то вполне можешь это сделать в любой момент. Да хоть сейчас!
— Проблема в том, что это может ранить моих родных, — сказала Керри.
— Проблема в том, что ты строишь самооценку на их суждениях о тебе, — резко возразил Ронан.
— По твоему тону могу понять, что ты не считаешь это правильным, — взволнованно заметила Керри.
— Я считаю это преступным. У твоей семьи был тяжелый период, и ты встала на место своего брата, восполнила собой эту страшную утрату. Но прошли годы. За это время следовало найти другое решение. Нельзя требовать от другого таких жертв.
— Ты воспринимаешь это слишком остро, Ронан. Возможно, изобразительное искусство ничего не потеряло с моим уходом. Ведь это лишь мои субъективные представления...
— Не имеет значения, Керри. Ты же говоришь, что была самым счастливым из людей, занимаясь живописью. Вне зависимости от признания окружающих в этом была твоя жизнь!
— Или самообман и эгоизм, — тихо добавила Керри.
— С тобой невозможно спорить, потому что ты упряма, — посетовал Ронан. — Я думаю, что ты очень плохо знаешь себя, если эгоизмом и самообманом объясняешь свое увлечение живописью. Порой мне кажется, я бессилен тебя разубедить... Но я буду действовать иначе. Ты сама обмолвилась, что сделаешь для меня все, о чем я только ни попрошу. Так вот, Керри, я не прошу, а требую, чтобы ты рисовала для меня! — безапелляционно заявил Ронан О'Киф. — И не пытайся возражать. Я лишаю тебя выбора. Мне все равно, как это будет, талантливо ли, бездарно ли. Ты должна заставить себя вспомнить, каково это — испытывать наслаждение от любимого дела, — озадачил ее он.
— Мне всегда говорили, что я должна, чего не должна... — угрюмо отозвалась девушка. — Понимаешь, если я, как ты говоришь, вспомню это наслаждение, то мне непросто будет вернуться к привычной жизни, особенно после этого необыкновенного путешествия.
— Или же ты, наоборот, вернешься богаче на целую судьбу, которой еще предстоит реализовать себя. А уж как совместить одно с другим, ты найдешь способ. Была бы только воля. А она у тебя есть, Керри. Я это доподлинно знаю, — уверил ее он.
— Ты об этой пагоде говорил? — спросила его Керри, завидев впереди себя характерные изгибы сводов.
— Да, — с довольным видом кивнул ей Ронан.
— Впечатляет, — согласилась Керри.
— И никаких фотоаппаратов. Только приметливый глаз художника, истосковавшегося по акварельным краскам.
— Ты и их купил?! — изумленно воскликнула она.
— А как же?! Ты же говорила, что тяготела к работе с акварелью. А я всегда стараюсь запоминать то, что значимо для моих близких.
Прилетев в Дубай, ей пришлось осваивать силуэты минаретов и ультрасовременных небоскребов. Керри постепенно, не без сопротивления со стороны растерявшей сноровку руки, вошла в уже забытый мир призрачной гармонии. Она по-новому открывала для себя капризы пористого листа бумаги и водных красок.
Дотошная во всем, она беспощадно отбраковывала негодные, на ее взгляд, эскизы и отчаянно критиковала более удачные из них.
Ронан не считал нужным вторгаться в одностороннюю полемику, видя, что это захватывает ее всю.
Дубай заставил Керри по-новому взглянуть на палитру, тем более что ей прежде всего хотелось передать не геометрию архитектуры или особенности ландшафта, широко известные благодаря познавательным телепрограммам. Вездесущие ароматы пряностей, характерное довольство аборигенов, их неспешность, неоднозначность, фантастическое дрожание воздуха, бесконечное множество оттенков белизны, чувство, приходящее извне в час молитвы, — все это казалось ей более достойным быть запечатленным. И теперь она могла лишь втайне сожалеть о том, что Ронан не принудил ее к этому поиску прежде: в Австралии, на Фиджи, да даже в Америке...
