Секс — ее единственное оружие, значит, придется отказывать Кейну в удовлетворении, пока он в свою очередь не удовлетворит ее интерес. И это будет только справедливо. Он-то о ней все знает! Он читал ее послужной список. Ее жизненный путь ясен и прям — а вот в его жизни полно темных пятен.
На этот раз Дана встречала его одетая, причесанная, с тщательно наложенным макияжем — словом, во всеоружии. В назначенный час он появился на пороге — широкоплечий, мощный, источающий ауру мужской силы. Один его вид способен был ослабить ее решимость; но Дана яростно отвергла искушение просто впустить Кейна и дать совершиться тому, чего оба желали с равным нетерпением. Нет, ни за что! Она ему не подчинится!
— Привет! — Она впустила его в квартиру и, встав на почтительном расстоянии, скрестила руки на груди. — Я собиралась сварить кофе. Входи, присаживайся. Если хочешь, налью тебе чашечку.
Кейн окинул ее внимательным взглядом. Язык ее тела подсказал ему то, чего не сказали слова, радостное предвкушение в глазах погасло, сменившись насмешливым вызовом.
— Благодарю. Кофеин мне сейчас не помешает.
Мощная фигура Кейна, казалось, заполняет собой все скромное помещение. Дрожа от волнения и болезненно ощущая его присутствие, Дана принялась готовить кофе. Чтобы не мешать ей, он вышел в гостиную, однако не сводил с Даны испытующих глаз. Руки у нее дрожали, и только чудом ей удалось не расплескать горячую жидкость на поднос.
— С молоком? С сахаром? — спросила она.
— Просто черный, — бесстрастно ответил он.
Когда Дана устроилась в кресле напротив него, Кейн мягко поинтересовался:
— Что случилось? Устала на работе? Или больше меня не хочешь?
— Нет… то есть да… — Она затрясла головой, не зная, как точнее выразить обуревающие ее чувства. Взгляд ее молил Кейна о терпении и понимании. — Я хочу… мне нужно… поговорить с тобой, Кейн. Кое-что… прояснить.
— Например? — Снова та же холодная ирония во взоре.
Внутреннее напряжение Даны было так велико, что она уже не думала о последствиях.
— Ты написал мне письмо. Что в нем было, ты знаешь. А через полгода женился на другой. Какое-то непоследовательное поведение, тебе не кажется?
Он пожал плечами.
— Я не получил ответа. А поскольку ты не давала о себе знать все предыдущие годы, — он горько усмехнулся, — твое поведение показалось мне вполне последовательным. Ты ясно дала понять, что я для тебя не существую.
— И тогда ты нашел себе другую! — сорвался с языка Даны горький упрек.
Кейн сверкнул глазами.
— Никого я не искал. Связь с Леонорой… для меня это было временным помрачением рассудка. Для нее — как она откровенно призналась — похоть, подогретая винными парами.
— Леонора… — Вот как звали женщину, ответившую на звонок. Его жену… — Почему же вы поженились, если не любили друг друга?
— Она забеременела. Надо было думать о благополучии ребенка.
Его дочь! Значит, моя догадка была верна! — обрадовалась Дана.
— Но о каком благополучии ребенка может идти речь, если родители не любят друг друга? — с горечью спросила она. Ей вспомнилось, как потрясло ее известие о женитьбе Кейна, и до сих пор при воспоминании об этом сжималось сердце. — Я понимаю, что…
— Ничего ты не понимаешь! — резко прервал ее Кейн. — В жизни Леоноры не было места ни беременности, ни воспитанию ребенка. Ее ничто не интересовало, кроме рискованных развлечений. Узнав, что беременна, она явилась ко мне и потребовала денег на аборт.
— И ты… ты не согласился.
— Я заплатил ей за то, чтобы она выносила ребенка, и женился, чтобы дать ему свое имя.
— Заплатил за ребенка?!
— Джессика — моя дочь, — отрезал Кейн. — Часть меня. Ты предпочла бы, чтобы я дал денег на ее убийство?
Дана покачала головой. Она хорошо понимала, как необходимо было Кейну в черные дни беспросветного одиночества существо, о котором можно заботиться, которое можно любить. И все же… если бы Леонора не сказала ему, что беременна, жизнь могла бы сложиться совсем по-другому…
— Едва родилась Джессика, Леонора оставила дочь и вернулась к прежней беззаботной жизни. Деньгами ее поддерживал я, это было частью нашего договора. — И Кейн назвал сумму, от которой у Даны глаза полезли на лоб.
— Что же, она просто… бросила вас и ушла?
— Все юридические вопросы — развод, опека над дочерью — были проработаны заранее. Однако развестись мы не успели. Не прошло и года, как Леонора погибла в автокатастрофе.
Еще сильнее, чем трагедия, пережитая Кейном, Дану поразил холодный и сухой тон, каким он рассказывал об этой поре своей жизни.
— И она не хотела забрать ребенка себе?
Кейн горько усмехнулся.
— Первые слова, которые я услышал от нее после рождения Джессики: «Слава Богу, все позади, и об этом кошмаре можно забыть».
Какое счастье, что этот брак был недолговечен! — подумалось Дане. Можно ли представить более ужасную семью: равнодушная эгоистичная мать, шантажирующая отца благополучием ребенка…
— Значит, у Джессики никогда не было матери, — грустно заметила она.
— У нее есть я.
Стальные нотки, прозвучавшие в его голосе, заставили Дану поднять глаза. Взгляд Кейна сверкал холодной решимостью. Он словно давал обещание — клялся, что никогда не бросит дочь в беде, не забудет, не отвернется от нее… как когда-то отвернулся от Даны.
— И потом, у нее есть заботливая и любящая бабушка — моя мать, — продолжал он с угрюмой гордостью в голосе, словно желая напомнить Дане, что мать живет с ним под одной крышей. — Не думай, что моя дочь несчастна. Это не так.
— Не сомневаюсь, что она… очень тебе дорога.
Пробормотав эти слова, Дана поспешно, словно ища спасения, уткнулась в свою чашку. Мысли ее вертелись вокруг одного слова: любовь. Кейн не любил свою жену — но дочь он любит. И этой любви его мать не боится, не пытается ее разрушить — напротив, поощряет и поддерживает…
— Кейн, почему ты не стал врачом? — спросила она вдруг.
— Надоело выполнять все желания матери, — резко ответил он, осушил свою чашку одним глотком и поставил на стол, морщась от горечи кофейной гущи.
Страшась, что он сейчас встанет и покинет ее, Дана поспешила объяснить свой вопрос:
— Видишь ли, все это время я представляла тебя в белом халате. Помнится, ты хотел стать хирургом…
— Извини, что разочаровал тебя, — саркастически ответил он.
Кейн поднялся с места, готовый уйти. Взгляд, полный холодной злости, подсказал Дане, что он очень зол: на нее — за то, что она докучает ему расспросами, и на себя — за то, что пустился в откровения. Это не твое дело, читала она в его глазах, моя жизнь тебя не касается.
