– Навеки твой.
Доктор, все время находившийся рядом тихо сказал:
– Милорд, ребенок... вашей жене уже ничем не поможешь... а ребенка еще можно спасти.
Блэкмор безучастно махнул рукой и направился к двери. Его широкие плечи сотрясались от беззвучных рыданий.
Спустя тридцать девять лет, восьмой маркиз Каррингтон тихо умирал в своей спальне, которая ранее служила его покойной жене, в присутствии сына Валентайна и дочери Мэйбл, которым посвятил остаток жизни. В правой руке он сжимал золотое обручальное кольцо с гравировкой. Его лицо было умиротворенным, а на тонких выцветших губах играла улыбка. Уходя из жизни, он прошептал: «Навеки твой». Валентайн наклонился, поцеловал руку отца и обнял старшую сестру. Он отчетливо понимал, теперь, после смерти, воссоединившись с незабвенной, горячо любимой супругой, отец будет по-настоящему счастлив.
Автор: codeburger
Голоса в маленькой гостиной между спальнями супругов звучали все громче. Дирдре оттолкнула горничную и, опустившись на колени, припала ухом к замочной скважине. Переливчато-зеленая шелковая юбка растеклась у ног.
– Эта... особа не наденет мои изумруды. Их носила еще бабушка, потом – моя мать. Актриска их не достойна.
– Изумруды из вашего приданого перешли ко мне, как часть наследства, и не вам решать, кому их носить. А «эта особа» – дочь дворянина, сестра дворянина, вдова дворянина и жена дворянина.
– Дочь сумасбродного книжника, сестра запойного картежника, вдова содержателя театра и жена одичавшего индийского набоба, отвыкшего от общества.
– Одичавшего набоба, в доме которого вы живете и на щедроты которого рассчитываете.
– Отдайте мою вдовью долю в двести фунтов годовых, и я перестану вас обременять.
«Неужели такая важная дама может прожить на две сотни годовых», – удивилась Дирдре, которая оставила сцену ради замужества, получая по пятнадцати фунтов за спектакль, и не привыкла себе в чем-либо отказывать.
– Ваш покойный супруг растратил вашу вдовью долю.
– Как вульгарно с вашей стороны все разговоры сводить к денежным счетам.
– Однако вы по собственному почину подвизались за эти деньги ввести мою жену в свет.
Дирдре, получив ответ на давно интересовавший ее вопрос, на мгновение задумалась, оторвалась от двери, встала и махнула верной Полли:
– Серо-голубое платье и сапфиры. Живо.
К счастью, театральные будни научили актрису и ее горничную быстрым переодеваниям, и через несколько минут зарумянившаяся Дирдре присоединилась к мужу и вдове его двоюродного дядюшки, от которой ожидала протекции в обществе.
– Простите, что заставила себя ждать. Но перед первым званым ужином в Лондоне в качестве миссис Уэйнрайт я волнуюсь, словно юная дебютантка.
– Дорогая, – удивленно оглядел ее муж, – отчего же вы не в зеленом? Изумрудный гарнитур...
– Но ведь у меня синие глаза, Энтони, – мягко оборвала заботливого супруга Дирдре, – к синим глазам не носят зеленое, это всем известно. А что у вас в этой шкатулочке? Ах, какие дивные изумруды... крупные, без изъяна, один к одному. Не думала, что возможно подобрать столько безупречных камней. Как жаль, что мне не суждено надеть такое чудо. Впрочем, было бы опрометчиво с моей стороны явиться в этом уборе после такой красавицы, как вы, тетушка. Сравнение оказалось бы не в мою пользу. Настоящая удача для всех женщин, что вы до сих пор в трауре... Ах, простите, – простодушно оговорилась актриса.
– Так вы отказываетесь от фамильного гарнитура? – коршуном спикировала «тетушка».
– Я не могу отказаться от того, что мне не принадлежит. Может быть, когда-нибудь жена нашего сына или наша дочь... – миролюбиво пропела Дирдре.
– Ваши сапфиры тоже неплохо смотрятся, если только они настоящие, – подступившая скандалистка уставилась в лорнет на сгусток синего пламени в изморози тонкой брильянтовой оправы, угревшийся над манящей ложбинкой между разведенными полочками шемизетки.
– Уважаемая тетушка, миссис Уэйнрайт, это подарок и пока не случалось надобности нести его к оценщику. Слава Богу, тяжелые времена и необходимость закладывать вещи меня миновали, – жалостливо пролепетала Дирдре, качнув сапфировыми серьгами.
– Какая я вам тетушка... Называйте меня Белиндой, раз уж мы обе миссис Уэйнрайт. И запомните: леди не носят стекляшек, – гроза отступала с ворчанием.
– Да, Белинда. Спасибо за науку. Надеюсь, под вашим руководством я сумею стать настоящей леди и не подведу дорогого Энтони, – закрепила перемирие комедиантка.
– И я надеюсь, – вскинув голову, тетушка выплыла в коридор.
Дирдре двинулась было следом, но муж поймал ее за локоть:
– Что, Сероглазка, опять взялась ломать комедию? Всерьез думаешь, что я мог подарить тебе подделки? – твердые пальцы держали крепко.
Женщина развернулась к обиженному и взялась за лацканы фрака:
– Я ценю не дар, а дарителя. Но я и вправду виновата. Накажи меня, Энтони, умоляю.
– Непременно. Как только вернемся. И без снисхождения на этот раз.
– Жду с нетерпением, – Дирдре поднесла ко рту большую мужнину ладонь и многообещающе прикусила. – Никакого снисхождения, мой господин.
Кровь пела в жилах. Впереди ее опять ожидали – пусть не сотни – десятки глаз. Любопытных, равнодушных, осуждающих, завидующих, вожделеющих, восхищенных и, конечно же, любящих.
Жизнь прекрасна!
Проклятье Черной Жемчужины
Автор: Мурлен
Анна была танцовщицей кабаре. Недавно она переехала в маленький провинциальный городок и стала работать в месте, которое называлось здесь громким словом «театр». Но, по сути, это было ровно то же самое. Девушки в откровенных платьях танцевали зажигательные канканы... До её прихода. Теперь здесь можно было дать немного отдохнуть глазам от мелькающих со сцены ножек, оплетенных кружевами чулок, и послушать томный, низкий, с легкой хрипотцой голос, поющий цыганские напевы, французские баллады, испанские легенды и даже русские романсы. Анна всегда мечтала петь, а не быть «третьей справа во втором ряду», поэтому ей и пришлось сменить место работы. Но сейчас она была счастлива.
Мужчины, да и некоторые женщины, имевшие смелость посетить заведение такого рода, были очарованы. Её красотой восхищались, носили букеты и писали стихи-посвящения... Толпа поклонников росла, грозя превратиться в армию. Завистницы стали звать её богемной феей, брезгливо фыркая и морща носик, заслышав одно только имя Анны. А мужчины, вторя конферансье, который объявляя новый номер кабаре, дал ей звучное имя, звали её теперь не иначе, как Черной Жемчужиной.
