который похитил мое сердце и спрятал его в каком-то неведомом тайнике. И это не просто красочная метафора. Я правда чувствую, что Горелов забрал частичку моей души, и она трепещет у него в кулаке. Живая и счастливая.
Это прозвучит как мистика, но в минувшие месяцы мы с ним сблизились настолько, что стали понимать друг друга без слов. Бывало, сидим на лавочке. В тишине. Ни звука не произносим. А я смотрю ему в глаза, и по взгляду понимаю, о чем он думает. Настроение его считываю, понимаете?
Если брови к переносице сдвинуты, значит, недоволен чем-то. Значит, сейчас с ним лучше не заговаривать. Достаточно просто придвинуться поближе, обвить руками широкие плечи и шутливо проворковать что-то вроде «мур-мур-мур».
Матвей обожает, когда я вот так мурлычу. Говорит, что я похожа на самого очаровательного котенка в мире. А мне приятны его комплименты и похвала. Мне вообще все, что связано с ним, приятно.
А если, допустим, в глазах Горелова мерцает шальной огонек, значит, жди очередной авантюры. Либо на самое высокое дерево на спор залезет, либо на вечернем представлении какой-нибудь юмористический номер покажет, от которого все за животы будут хвататься, либо стащит у поварихи колпак и сподвигнет весь детдом играть в «шляпу».
Он часто выкидывает что-нибудь этакое. Собственно, за это его все и любят. Поэтому им и восхищаются. Чудесным образом Матвей умудряется сочетать в себе мальчишескую дурашливость и серьезную мужественность, развитую не по годам. Он вроде весь такой харизматичный, обаятельный, с улыбочкой до ушей, но стоит обстоятельствам поменяться, как он вмиг становится суровым, острым на язык и даже немного пугающим.
Мот не из тех, кто будет молча терпеть пренебрежительное отношение или закрывать глаза на несправедливость. У него всегда есть свое мнение, и он не боится его озвучивать. Так что люди либо ненавидят его, либо безоговорочно обожают. Третьего не дано.
— Анька, это тебе! — Матвей плюхается рядом с мной на плед, расстеленный на траве, и вручает ароматный букет полевых цветов.
Тут и ромашки, и колокольчики, и золотарник, и вереск. Красиво до невозможности! Аж глаза от буйства красок слезятся!
— Вот это да! — ахаю восхищенно, припадая носом к душистым соцветиям. — Неужели сам собрал?
— А как же, — ложится, пристраивая голову у меня на коленях. — Нравится?
— Еще бы! — восклицаю. — Такое чудо…
Широко улыбаясь, я любуюсь подарком, а Мот внимательно наблюдает за мной снизу. Ему нравится, когда я радуюсь. Он будто подпитывается моими эмоциями, а потом использует полученную энергию для новых свершений.
— Ты такая милая, Ань, — выдыхает Горелов. — Дай поцелую…
А в следующее мгновенье обхватывает ладонями щеки, притягивает меня к себе и принимается покрывать частыми поцелуями мое лицо. Жмурюсь, потому что его немного отросшая щетина колется, но при этом испытываю неописуемый восторг. Матвей и его внезапные порывы нежности — это моя главная слабость…
— Аня Краснова! Краснова Аня здесь? — звук собственного имени вынуждает меня вынырнуть из сладкого забытья.
Вскидываю взгляд. На поляне, недалеко от турников стоит невысокий мальчик из седьмой группы и крутит головой по сторонам, явно ища глазами меня.
— Чего тебе, малой? — коротко свистнув, Мот приподнимается на локтях.
— Мне Аня Краснова нужна.
— Ну, допустим, здесь Аня. Зачем она тебе?
Мальчик переминается с ноги на ногу, а затем, вздохнув, устремляется к нам:
— Директриса меня послала. Велела передать, что ждет Аню в кабинете. Прямо сейчас.
Мы с Мотом переглядываемся. С чего это вдруг я понадобилась Нонне Игоревне? Я, в отличие от него, общественность не эпатирую, режим не нарушаю, да и, в целом, веду себя примерно. Поэтому внезапный интерес администрации к моей скромной персоне порождает много вопросов.
— А что ей нужно? — Матвей принимается сидячее положение и подозрительно щурит веки.
— Не знаю, — пожимает плечами мальчик. — Сказала, просто позвать.
— Ладно, гуляй, — кивает Мот. — С задачей справился.
Мальчик облегченно выпускает воздух из легких и спешно ретируется. А Горелов тем временем направляет на меня долгий задумчиво-насмешливый взгляд:
— Ну колись, Анют, чего натворила?
— Да я… Я… — аж теряюсь. — Ничего! Ты же меня знаешь!
— Знаю, конечно, — шутливо треплет по волосам. — Раз ничего не делала, почему вид такой напуганный?
— Неожиданно как-то…
— Неожиданно, но не смертельно. Расслабься, поняла? — становится серьезным. — Сейчас пойдешь к директрисе и спросишь, что она от тебя хочет. Держись уверенно и глаза в пол не опускай. Ты ни в чем не виновата. Ясно?
— Ага.
— Я тебя у кабинета подожду.
— Думаешь, что-то случилось? — спрашиваю, взволнованно заламывая пальцы.
— Вряд ли. Скорее всего, про общественную работу задвигать начнет. Или стенгазету нарисовать поручит. В общем, что-нибудь в этом стиле.
— Ладно, — делаю вид, что принимаю его версию, хотя внутри поднимается буря.
Интуиция сиреной воет о том, что это все неспроста. Ой, неспроста…
— Да не трясись ты, Ань, — Мот пытается меня растормошить. — Все нормально будет. Тебя просто к директору позвали, а не в ментовку.
— Пойдем скорее, — поднимаюсь на ноги. — А то неведенье убивает.
Мот тоже принимает вертикальное положение, и, взявшись за руки, мы вместе заходим в здание. У кабинета с надписью «Директор» он снова дает мне пару-тройку напутствий, а затем, коротко постучав, я толкаю деревянную дверь:
— Здравствуйте, Нонна Игоревна. Вы меня вызывали?
— Да-да, Анечка, проходи, — директриса отрывает взгляд от лежащих на ее столе бумаг и фокусируется на мне.
Это полная тучная женщина лет пятидесяти. Короткие, выкрашенные темной краской волосы начесаны и взбиты до неестественного объема, а ярко-красная помада и родинка на подбородке придают ей сходство с Урсулой из мультика «Русалочка».
— Как у тебя дела, Анечка? Освоилась? — интересуется она.
— Все хорошо, спасибо, — переношу вес с одной ноги на другую. — Осваиваюсь понемногу.
— Ну в этом теперь уже нет особой нужды, — она издает хохоток. — Твои денечки в нашем учреждении подходят к концу.
— Что вы имеете в виду? — напрягаюсь.
— Радуйся, Анечка! — Нонна Игоревна театрально всплескивает руками. — Тебя хотят забрать в семью!
— Что?.. — слух затягивается звоном битого стекла, и мне начинает казаться, что я глохну.
— Ты приглянулась одним очень уважаемым людям из столицы. Они уже на пути сюда, чтобы познакомиться с тобой лично. Разве это не здорово, милая?
Директриса улыбается и сияет, будто рождественская гирлянда, а до меня меж тем мучительно долго доходит смысл ее слов. «Забрать в семью», «люди из столицы», «на пути сюда»…
О нет. Только не это…
Собственный пульс мучительным ревом нарастает в висках, а в горле делается сухо-пресухо, будто я пригоршню горячего песка проглотила. Не моргая, гляжу на директрису и вижу, как
