Она по-прежнему любит его.
Это признание – точно удар в сердце – парализовало волю, способность бороться. Она вся обмякла и трепетала от желания. Джеймс что-то говорил, невнятные, искаженные страстью слова.
Ее сначала поразило то, что он неумолчно говорит, занимаясь любовью. Но он продолжал свои признания: ее груди как два источника разбуженной страсти, соски – два розовых бутона. Да, они расцветали под прикосновением его губ. Но такое с ней было уже давным-давно, когда она была девчонкой с неразвитой грудью.
Начав с трепетом целовать внутреннюю сторону ее бедер, он тихонько засмеялся, словно маскируя смехом жгучую, необузданную страсть. Душа Вин радовалась обретаемому безволию.
Потом он настойчиво и нежно стал ласкать самую укромную часть ее тела… К ней вернулось чувство неуверенности и боязни, но обещанное наслаждение гасило все попытки сопротивляться.
А сопротивляться было необходимо, однако ни судорожные сжатия мышц, ни мысли о… нет, ничто не могло сдержать разливающегося блаженства.
Попытки на мгновение замереть, чтобы не уступать под натиском его языка, увенчались лишь стоном удовольствия и утоленной жажды. Сдавленным голосом Джеймс прошептал:
– О Господи, ты такая же на вкус медовая.
Неистовость его языка окончательно пресекла всякий контроль…
Позже, в его объятиях, она чувствовала себя совсем хрупкой, осознание забытой остроты сексуальной интимности возвращалось, но отказывалось верить тому, что произошло.
– Теперь, – Джеймс ласкал языком впадину шеи, – повтори вновь, что собираешься выйти замуж и привести моему сыну отчима. Да он и слышать не желает об этом владельце отеля. Вин, неужели тебе не понятно?
У нее вдруг холодок пробежал по спине; тело все еще пребывало в оцепенении, но сознание прояснилось.
Джеймс занимался с ней любовью не потому, что хотел ее. Боже праведный! А она-то, тупица, идиотка, думала, что он жаждет ее, пылает к ней страстью. Она была в шоке от своей догадки – им просто-напросто двигала корысть, желание раздавить ее, использовать запретный прием.
Вин попыталась представить, что бы она чувствовала, если бы все еще планировала выйти за Тома. Подташнивало, нарастало презрение к самой себе. Она оттолкнула его, пытаясь подавить предательскую нежность внутри, забыть ласки и поцелуи, разожженное желание, эту неторопливую любовную игру, неотразимость его шарма, расслабленную плоть, вздрагивающую от каждого толчка, нагнетающего удовольствие и подтверждающего его право владеть ею, вздрагивание напряженных мышц, конвульсии, исторгающие невольный стон…
А потом он опять принялся заниматься любовью, будто почувствовал, что она этого страстно желает, подошла ее очередь нашептывать о том, какое для нее счастье ощущать его тело, ласкать его, целовать, радоваться проникновению в нее. И вот теперь она чувствовала, что лицо ее горит жгучим стыдом. Боже мой, как она страстно шептала и молила, как жаждала его близости и почти призналась в своей неизменной любви.
Чувства ее пришли в смятение, но гордость требовала реванша. Она уже не девочка, чтобы рыдать, как затворница, от его жестокости.
– Не думай, Джеймс, что я не разгадала твоей уловки, – игриво заметила она и изогнулась, нащупывая брошенную на пол ночную сорочку, которую поспешно надела. – Но ты понапрасну тратишь время.
Он начал спускаться за ней с кровати, но вдруг резко остановился. В полутьме его лицо казалось очень бледным, почти безжизненным, искаженным то ли яростью, то ли болью.
Нет, ей показалось, уговаривала себя Вин и пошла к двери. Оттуда она обернулась.
– Я же знаю, зачем ты сюда вернулся. Для этого ты готов на все, но со мной у тебя ничего не выйдет.
– А сегодня ночью тоже ничего не вышло? – Его голос звучал сурово и как-то слишком глухо, она даже вздрогнула.
– Эта ночь – исключение. – Она с вызовом переплела пальцы и ждала, когда он начнет доказывать обратное. Но он в ответ не произнес ни слова.
– А сегодня ночью тоже ничего не вышло?
– Эта ночь – исключение.
Эти фразы Вин повторяла снова и снова, когда проснулась. Отреклась – от чего? От любви Джеймса, которой никогда не было. Веки тяжелели, мысли путались, хотелось погрузиться в летаргический сон.
Она разбудила Чарли и, видя его бледное лицо и широко раскрытые глаза, спросила, намерен ли он идти в школу. Спустилась вниз и принялась готовить завтрак.
Когда Джеймс вошел в кухню, она не обернулась, игнорируя и его, и непонятную тяжесть в затылке. Чувствовала она себя отвратительно: ломота во всем теле, боль в сердце.
Неужели она продолжала любить его все эти годы, не признаваясь в этом самой себе? Вин раздумывала над этим вопросом весь остаток ночи, пытаясь убедить себя, что в силу издержек воспитания она обманулась – приняла сексуальное влечение за любовь. Но это надуманное объяснение. Если бы она почувствовала потребность утолить вожделение, то сделала бы это без всяких страстей, тайно сойдясь с каким-нибудь мужчиной, секс может обойтись и без приязни. Как говорится, факт, не требующий доказательств.
О Господи, опять все сначала, история повторяется. И надо же было Джеймсу ворваться в их спокойную, размеренную жизнь.
За завтраком Чарли был необычайно подавлен. Когда говорил, то обращался не к Джеймсу, а к ней, хотя она не сразу это заметила. Но когда он спросил, проводит ли она его в школу, Вин сосредоточенно нахмурилась, слишком обеспокоенная, чтобы рассчитывать на победу: почему он обратился к ней, а не к Джеймсу?
– Мы можем идти сейчас? – спросил Чарли, отодвигая тарелку нетронутой каши. – Мы пойдем пешком, мне хочется прогуляться.
Прогуляться? Вин не стала его урезонивать и вовремя удержалась от замечания, что в школу не прогуливаются.
Джеймс не сводил с них глаз, она это чувствовала, беспомощно сознавая нарастание конфликтной ситуации. Чарли, видимо, ни за что не хочет садиться в машину. Понятно, мальчик травмирован, но как ей реагировать на все это? Сделать вид, будто нет ничего особенного в его желании прогуляться до школы в сопровождении матери? Пожалуй, не стоит выяснять, почему он отказывается проехать в машине.
– Да, конечно же, мы пойдем пешком, – как можно спокойнее заверила она. Джеймс не спускал с них глаз.
Она невольно взглянула в его сторону. Лучше бы этого не делала. Кожу будто обожгли воспоминания прошлой ночи. Он хмурился, явно не одобряя того, что она потакает сыну.
– Чарли, твоя мама еще не допила кофе, – негромко заметил Джеймс. – Почему бы нам с тобой…
– Нет, я хочу, чтобы меня проводила мама.
Вин серьезно встревожилась, увидев, что у Чарли дрожат губы.
