– А теперь назад в постель, – приказал он. – Вы даже не покраснели, а это явный признак, что до выздоровления далеко и пока нужно оставаться в Постели.
– Я доставила вам уйму хлопот, – пробормотала Кэсси, когда Джордан, ни разу не взглянув ей в глаза, деловито накрывал ее одеялом.
– Так как во всем этом не было злого умысла, – спокойно сказал он, то я вас прощаю. Но вот в «Брэдбери хералд» все идет кувырком. Заведующей отделом новостей нет, главный редактор и один из репортеров по очереди ухаживают за нашей больной и на работе появляются от случая к случаю, Гай держит всех на расстоянии, боясь свалиться с гриппом; в общем, работа всей редакции под угрозой полной остановки.
– А вы… вы здесь…
– Спал ли я здесь? – закончил он, угадав причину ее тревоги. – Разумеется. Кто‑то должен был быть радом с вами. Другого никто и не ожидал, так что волноваться незачем. Каждое утро, когда я, совершенно разбитый после ночи, проведенной на вашей жуткой кушетке, входил в кабинет, я слышал один и тот же вопрос: «Как Кэсси?» Ни любопытных взглядов, ни шепотка за спиной. Вашей репутации по‑прежнему ничто не грозит. – В голосе Джордана сквозила досада, а Кэсси была слишком слаба, чтобы спорить.
– Вообще‑то, – как бы оправдываясь, сказала она, – я вовсе не думала о своей репутации. Моя кушетка слишком мала для вас.
– В чем мне и пришлось убедиться. – Он сочувственно посмотрел на ее удрученное лицо. – Извините меня, Кэсси. Я, кажется, слишком резок сегодня.
– Теперь меня можно без опасений оставить одну. В квартире тепло, и я могу понемногу вставать.
– Может быть, завтра, – твердо сказал Джордан. – Пока же я приготовлю завтрак и пойду к себе принять душ и переодеться. Джин будет здесь примерно в десять. Сегодня вечером мы обсудим дальнейший курс лечения. Кэсси поймала себя на том, что по непонятной причине молча смотрит на него. Джордан вскинул голову и на секунду встретился с ней взглядом, после чего, не говоря ни слова, вышел из комнаты.
Вскоре пришла Джин, принесла чистое белье. Убирая квартиру, она сообщала Кэсси последние новости, и той показалось, что она не была в городе очень‑очень давно.
– В газете творится что‑то невообразимое, – рассказывала Джин. ‑Джордан в редакции почти не появляется. Я говорила ему, что могу остаться здесь с ночевкой, чтобы постоянно быть рядом с вами, но он и слушать не хочет. Последние три дня он вообще забросил газету. Клод Экленд вдруг очень посерьезнел и взялся за работу. Даже бросил эту свою раздражающую привычку хихикать по всякому поводу. Джордан болезненно реагирует на любые двусмысленные разговоры и фривольные намеки.
Кэсси вдруг почувствовала себя виноватой. Джордан решил, что их помолвка должна выглядеть как настоящая, и в результате взвалил на себя огромную обузу, а ведь он на такое вовсе не рассчитывал. Недаром сегодня утром у него был донельзя рассеянный вид.
После ухода Джин она немного поспала, а затем решительно направилась в ванную, чтобы до появления Джордана быстренько принять душ, иначе ей это не удастся, он наверняка не разрешит. Она успела надеть чистую ночную сорочку и домашний халат и собралась приготовить себе чашку чаю, когда он вошел в квартиру. В руке у него был огромный букет цветов, под мышкой бутылка вина, а к груди он прижимал коробки и банки со снедью, одновременно пытаясь более или менее свободной рукой кое‑как закрыть дверь. Кэсси в изумлении взирала на эту картину.
Она успела уже привыкнуть к нему и к его постоянному присутствию в доме и вдруг осознала, что вовсе не хочет видеться с ним реже. За эти дни ее чувства к нему стали иными; незаметно для себя она привыкла к той спокойной уверенности и защищенности, какую испытывала рядом с этим сильным и властным человеком, и, внезапно осознав это, была ошеломлена. Закрыв наконец дверь и повернувшись, Джордан внезапно застыл, увидев наблюдавшую за ним Кэсси. То, что он прочел в ее глазах, мгновенно стерло с его лица раздражение и досаду.
– Вы не очень‑то выполняете мои предписания, а? – мягко заметил он, пройдя в кухню и выкладывая покупки на стол.
Кэсси молча покачала головой, не в состоянии вымолвить ни слова от обуревавших ее противоречивых чувств. Джордан вопросительно посмотрел на нее и, улыбнувшись, протянул ей цветы.
– Теперь, когда вы достаточно оправились от болезни, чтобы оценить мой поступок, я принес вам этот букет, – просто сказал он.
В радостном смущении пробормотав слова благодарности, она ни разу не посмотрела в глаза Джордану, а он, твердо взяв ее за руку, повел в спальню.
– Если вы не будете путаться у меня под ногами, я, может быть, позволю вам встать к ужину, – пообещал он. – Однако при малейшем неповиновении эта привилегия будет отнята.
– Мне нужно поставить цветы в воду, – уклончиво сказала она, не в силах справиться со своими новыми чувствами.
– Чуть позже. – Взяв у нее цветы, он открыл дверь спальни. – Будьте паинькой, и в вашей жизни случится много приятных вещей! – В ответ на удивленный взгляд Кэсси он неожиданно по‑мальчишески улыбнулся. – Любимая поговорка моей мамы, – признался он. – Таким образом ей удавалось сладить со мной, когда я был озорным, неуправляемым сорванцом.
– Ну и как, эти ожидания были оправданы? – неуверенно спросила Кэсси, впервые в своей взрослой жизни чувствуя себя в буквальном смысле маленькой девочкой, тем более что стояла сейчас перед ним босиком.
– Неизменно, – твердо сказал он. – Моя мать никогда не лжет!
Кэсси послушно побрела к постели, все еще явственно слыша его слова. Ее мать лгала постоянно! Лавиния Престон не останавливалась ни перед чем, чтобы заполучить предмет своих желаний, ей было неважно, что проигравшей могла стать ее собственная дочь. Внезапно Кэсси поняла, что обида и боль приняли какой‑то новый оттенок. Теперь ее больше не волновало, что мог сказать или сделать Луиджи. Его поступки вызывали в ней только удивление и отвращение. По сравнению с Джорданом он был так мелок и незначителен. Мягкость, которая так нравилась ей в нем когда‑то, оказалась на поверку слабостью. В Джордане тоже была мягкость, но без малейшего признака слабости. Он был нежен и мягок с родителями, мягок и ласков с ней, Кэсси, когда она действительно нуждалась в этом, но это была мягкость сильного человека. Интересно, как бы повел себя Луиджи в случае ее болезни? Смог бы он так же заботиться о ней и наплевать на то, что скажут люди?
Да, связанные с ним обида и боль прошли, но с тем большей силой она почувствовала, как трудно ей примириться с предательством собственной матери, которая никогда ее не любила. Сердечная теплота Дороти Рис была чужда Лавинии, в дочери она всегда видела помеху и даже угрозу.
