— А ты сомневаешься?
Улла смотрела на него во все глаза. Да, он лежит в ее постели, ласкает ее, а ей все еще не верится в реальность происходящего.
— Не знаю…
— Что ж, придется убедить тебя. Вот так… и так…
Он набросился на ее рот, но поцелуй получился мучительно коротким. Внезапно губы Поля сомкнулись на ее соске, а потом в ход пошли зубы.
Наслаждение было таким острым, что Улла не смогла сдержать стон. Казалось, Поль испугался, что она может сбежать, потому что обхватил ее за талию и прижал к матрасу.
— Боже, какая ты красивая! — пробормотал он. При этом груди Уллы коснулось его дыхание, теплое, влажное и мучительное.
Она угодила в липкую сеть чувственных ощущений, но была совершенно не готова к тому, что губы Поля скользнут вниз и начнут ласкать ее промежность. О боже! Улла инстинктивно стиснула колени и чуть не умерла от стыда.
Но когда он пустил в ход язык, бедра Уллы блаженно расслабились, а нижние губы увлажнились и напряглись. Надо же, как мало она знает собственное тело… Сердце дало сбой, а потом мир взорвался и осколки полетели в стратосферу.
Она крепко зажмурилась и вскрикнула. Впилась ногтями в его волосы и плечи. Простонала его имя. Умоляла остановиться… умоляла не останавливаться… умоляла о большем. А когда осколки наконец снова упали на землю и соединились, выяснилось, что не исчезло ни кусочка, но сложились они по-другому. Она тоже стала другой. И никогда не будет прежней.
Эта мысль заставила ее заплакать.
Изумленный Поль поднял голову.
— О боже… Не плачь, любимая. Если не хочешь, не надо…
Улла раскинула руки.
— Хочу! Очень хочу! Это от радости…
Поль приподнялся на локтях и посмотрел ей в лицо.
— Ты уверена? — В его голосе звучало сомнение. — Я не сделал тебе больно?
— Ты освободил меня, — продолжая плакать, ответила она. — И я хочу тебя так, что не могу дождаться, когда ты овладеешь мной.
Тогда он взял руку Уллы и положил ее на свою шелковистую плоть.
— Теперь ты веришь, что я хочу тебя не меньше?
Улла кивнула, боясь произнести три волшебных слова, вертевшиеся у нее в мозгу. Но сказать их было нельзя: это отпугнуло бы Поля больше, чем что-нибудь другое. Поэтому она только обвила его шею другой рукой, притянула к себе и выгнула бедра ему навстречу.
Тугой член коснулся ее нижних губ и застыл у входа. Эта остановка едва не свела Уллу с ума. Ожидание становилось нестерпимым. К палящему жару и напряжению добавился лютый голод. Но тут Поль вошел в нее, и не осталось ничего, кроме ощущения, что им хорошо вместе и что их тела идеально подходят друг другу.
Он дышал ей в ухо, бормотал нежные французские слова, и Улла понимала, что это язык любви, потому что ритм фраз убыстрялся в такт с их движениями.
Одного сияния звезд было бы достаточно, чтобы запомнить на всю жизнь. Но звезд волшебнику Полю было мало. Он подарил Улле заодно и луну. Она устремилась навстречу серебряной планете, зная, что Поль летит рядом. Потому что их тела, сведенные сладостной судорогой, были одним целым. Потому что внутри нее разливалось пламя, а его сердце билось в ее груди…
Когда Поль ухитрился поднять голову и посмотрел на нее с восхищением, Улла чуть не заплакала. О таком она и не мечтала.
Наконец он вытянулся рядом и с огорчением сказал:
— Пора уходить. Могу представить себе, что подумает Ирен, если утром найдет меня здесь.
— Да, пора, — кивнула Улла, борясь с желанием вцепиться в него и не отпускать никогда.
Он спустил ноги на пол и потянулся за одеждой. Надел брюки и рубашку, сунул носки в карман и взял туфли в руки.
— Милая, встретимся за завтраком?
— Да. — Улла завернулась в простыню и проводила его до двери.
Он поцеловал ее сначала в нос, а потом в губы.
— Тогда до девяти.
А сейчас было только два. Им предстояло провести друг без друга семь долгих часов. Улла не знала, сумеет ли она выдержать такую пытку.
Где-то между полуночью и рассветом эйфория прошла, а вместе с ней исчезла и уверенность Уллы в себе. Едва занялось новое утро, как ее начали одолевать сомнения.
А вдруг он уже жалеет о том, что вошел к ней? И молит небо, чтобы она как можно скорее уехала?
Прекрасно! — думала она, с остервенением чистя ни в чем не повинные зубы. Одна ночь абсолютного блаженства, а потом день, полный стыда и угрызений совести. Поль либо испугается, либо будет пытаться вежливо отвадить меня.
Стоит ли Париж обедни?
Улла подняла голову и посмотрелась в зеркало. На первый взгляд разница невелика. Разве что губы распухли так, словно их покусали пчелы, а измученное тело ныло. Но глаза стали совсем другими. Это были глаза женщины, в кои-то веки получившей полное моральное и физическое удовлетворение.
Да, о да! Дело того стоит. Она снова легла бы с ним в постель не задумываясь.
А он?
Когда Улла спускалась по лестнице, ее сердце колотилось как сумасшедшее. Нужно во что бы то ни стало сохранить достоинство.
Как-то он ее встретит?
Сделает вид, что этой ночи не было и в помине? Она сможет ему подыграть, как только утихнет боль.
Начнет извиняться? Сошлется на то, что слишком много выпил? Мол, подробностей он не помнит, но искренне жалеет о случившемся? Она сумеет сохранить спокойствие, хотя эта правда разобьет ей сердце.
Но если Поль станет шутить, она этого не вынесет. Отдать ему всю себя, а услышать в ответ смех? Это убьет ее. Или нанесет травму на всю жизнь.
— Мадемуазель, вы опоздали, — властно заявил он, когда Улла вошла в комнату.
— Сейчас всего семь минут десятого.
— А я пришел сюда без четверти девять. — Не успела Улла опуститься в кресло, как Поль заключил ее в объятия. — Ты заставила меня ждать двадцать две минуты, и каждая из них была пыткой. Ну что, любимая? Жалеешь, что вчера вечером открыла мне дверь?
Улла с облегчением вздохнула и прижалась к нему.
— Ни капельки, — сказала она, подставляя ему губы.
Поцелуй был таким страстным, что все ее сомнения тут же исчезли. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы темнокожая горничная Жозефина не принесла кофе и тосты.
Поль сделал непроницаемую мину, усадил ее за стол, а сам сел напротив. Но на его высоких скулах горели красные пятна, глаза лихорадочно блестели, и Улла понимала, что он вовсе не так владеет собой, как пытается показать.
— Напомни, чтобы при открытых дверях я держался от тебя подальше, — сказал он, как только Жозефина ушла. — Мне нужно поддерживать репутацию. Если бы горничная увидела, что ее работодатель занимается любовью на столе, бедняжка рехнулась бы.
